Яцек Дукай - Экстенса
Машина вновь вернулась к старым передачам, вновь обороты ее шестеренок прилаживались к циклам Сйянны; произошла новая синхронизация, во времени и в пространстве. Мы выезжали в степь, под самыми различными предлогами, нередко на два-три дня, ночуя под ясными звездами. В свете костра, в свете солнца, частично скрывшегося под горизонтом и растянутого над землей тяжелым полу-эллипсом — ее кожа принимала более темный оттенок, под жирными тенями прятались меленькие морщинки. Морщины, знак возраста — которых у себя я не замечал, поскольку выглядел значительно моложе Сйянны; зато у нее они распахали уголки губ, окружили глаза, пересекли лоб. Только во сне они исчезали, правда, не полностью. Недавно Сйянна обрезала волосы, очень коротко, быть может, по причине первых ниток седины, на которые я напал, погружая пальцы в огненных локонах — теперь погрузить пальцы было не во что, огонь гас. И кожа уже не обладала ни тем запахом, ни той фактурой, ни вкусом — сухая и мягкая под моими губами; иной была даже соль пота на моем языке, когда с поцелуями я сходил в самый низ ее тела, между полами расстегиваемой рубашки, между выставляемыми на прохладный воздух рассвета грудями — теперь тоже иными, сделавшимися тяжелыми и бесформенными; только соски набухали и темнели точно так же — от холода, но, может, вовсе и не от холода. Проснулись ее руки, она выщупывала меня вслепую, не поднимаясь с одеяла; правой рукой Сйянна прижала меня к себе, левой нашла мою руку и сплела мои пальцы со своими. Кончиком языка я вошел в углубление ее пупка, она начала смеяться, каждый ее вдох подбрасывал мою голову, и я сам не мог удержаться от смеха. У меня была свободной правая рука, потянулся ею вверх, грудная кость, ключица, шея, подбородок, закрыл ей рот. Сйянна разомкнула губы, схватила зубами мой большой палец. Лишь тогда перестала смеяться; но немой смешок все еще сотрясал ее телом. Она же ослабила захват на моих волосах, спихивая меня ниже, пока я не расстегнул ей пояс, не стянул с нее брюк, в чем она пыталась мне помочь рывками бедер, пока мы не перекатились за пределы одеяла, на инкрустированную хрустальной росой траву, от холодного прикосновения которой по нам пробегала дрожь; но к этому времени она уже захватила меня между бедрами, свернувшись на боку в позицию новорожденного, все сильнее вгрызаясь в мой большой палец, все сильнее вцепляясь мне в волосы, со стиснутыми веками и дрожащими в нервном тике стопами — что, естественно, я прекрасно понимал, зная Сйянну как собственную экстенсу, но чего не видел, вцепившись в нее всеми чувствами, в остром запахе ее возбуждения, в соленом вкусе, в скором и все более ускоряющемся ритме хриплых вдохов и выдохов, которые я, в большей мере, чувствовал через дрожь ее ляжек, чем слышал ушами, а эти мышечные судороги, недостаток воздуха, зубы на моей ладони — все это были признаки моей над нею власти, контроля посредством наслаждения, и таким-то образом удовлетворение ее доставляло удовлетворение и меня, понимание того, что прикосновение губ, легкое касание языком забрасывает ее на другой конец масштаба чувств — пока она не оторвалась от меня, выпустила из захвата ног, и я уселся, тоже тяжело дыша, с мокрым лицом, глупо усмехаясь; я глядел под солнце, щурился и сосал кровоточащий большой палец. — Ой-ой, я тебя укусила, правда? Иди-ка сюда. — Я склонился, Сйянна обняла меня, притянула к себе, румянец уже отступал с ее груди, но щеки все еще были розовыми, а дыхание быстрое, горячее, когда я погрузился в нем и смешал с ним собственное. — Ммммммм, — из самой глубины горла, не кончающееся, голодное кошачье урчание, когда правой рукой Сйянна дергала пряжку моего пояса, а ее левая рука вновь сплелась с моей, что только нарушило равновесие, и мы перекатились на бок, в свежую траву и росу, но я к тому времени был уже слишком распаленным, чтобы обращать на это внимание, горячие энергии гнали по десяткам километров черной пленки, сворачивались и разворачивались малые и большие цветки периферической экстенсы, короткие волны беспричинных вибраций проходили по звездчатым скелетам Глаз и Ушей; транс мутационные кишки ускоряли переваривание холодных камней, что-то искрило в стыках нерв оводов диной в сотни миль; мне пришлось обнять ее покрепче, вникнуть по глубже, пока, ах, не наступил момент совершенной неподвижности, покой и тишина, и расслабленность мышц — так мы и замерли, лишь хватая воздух и глядя друг другу в глаза с расстояния в десять сантиметров; я — сидя, откинув голову, со спутанным на груди свитером, она — опершись на меня, глядя сверху, с одной ногой за моей спиной, вторая была согнута у бока, со ступней в мокрой траве; движения глазных яблок были настолько мелкими, что практически незаметными, мы сканировали лица друг друга, постоянно возвращаясь к черным зрачкам; неумолимо, от одной мелкой гримасы к другой, выстраивая таким образом совершенно одинаковые улыбки — близнецы: широкие, непристойные, с раскрытыми губами и обнаженными зубами; и так, от хихикания до громкого смеха, а когда она смеялась, морщинки выделялись все сильнее, и все более она была Сеянной, и дело теперь было не в молодости, чистоте, красоте — важнее всего был тот вид близости, по которой мы тоскуем всю жизнь, с самого детства; близко и еще ближе, пока даже алые леса моих легких, покрывающие аммиачные моря спутника Шестой, почувствовали это тепло, даже миллиарднотонный паук вакуума расслабился и открылся сиянию Медузы, пять, десять, пятнадцать секунд, сияние протуберанца прошило Аномалию — и дрогнула мышца шеи, я провел ладонью по мокрой от росы спине Сйянны, она склонилась еще глубже, заглотила мое дыхание, за волновались бедра, и я отправился, сквозь смех, сквозь фиолетовый рассвет на Шестую, и ясный рассвет над Зеленым Краем, сквозь память старых и новых инстинктов — к гигантской, горячей звезде. Закрыв глаза, я Видел и Слышал с большей точностью. Спустя какое-то время, она должна была встать, надеть брюки и сунуть ноги в сапоги — переступила надо мной, а когда я открыл веки и схватил ее за щиколотку, вырвалась, отскочила и погрозила пальцем. — Ну-ну-ну, что это вы вытворяете, уважаемый? — Сйянна… — Но мы же должны были заехать к Иконам, правда? Ну, кто будет у них первым?! — Она засмеялась, как девчонка, схватила поводя уже оседланной Молнии. Лошадь по каким-то причинам дернулась, когда Сйянна перебрасывала ногу через седло, и она отклонилась назад; Молния дернулась еще раз, пальцы потеряли опору на луке седла, сапог соскользнул со стремени, женщина с глухим стоном упала на землю. — Вот видишь, — засмеялся я, — божья кара! Нужно было… Сйянна?… — Я уселся, поворачиваясь через левое плечо. Экстенса уже знала, она сворачивалась сама в себя, молниеносно увядая. Я пополз, как можно скорее, даже не поднимаясь с коленей. Камень был не намного больше моего кулака. Сйянна хлопала глазами, глядя куда-то в пространство и пыталась захватывать воздух, по-рыбьи открывая рот, слюна стекала по линиям морщинок. — Скажи только! Ни о чем не беспокойся! Скажи! Хотя бы сложи губы! Этого хватит! — Но было последнее движение века, после чего всякому движению был конец.
