Виталий Забирко - Путевые записки эстет-энтомолога
— Это твое личное дело, — сказал я.
— Надеюсь, все останется между нами? — тихо попросил он. — Сам понимаешь…
Я понимал. Слух о том, что Мальконенн употребляет галлюциноген, поставил бы жирный крест на его карьере. Продюсеры не жалуют крелофонистов, подстегивающих воображение медикаментозными средствами, справедливо полагая, что такие исполнители уже на пределе своих возможностей.
— Останется, — поморщился я. — Как и все остальное.
Мальконенн недоуменно посмотрел на меня, снова поднес ампулу к лицу, шумно втянул пары носом, поочередно зажимая ноздри, задержал дыхание и тряхнул головой. В этот раз его сознание прочистил ось основательно. Руки перестали дрожать, глаза заблестели.
— Да, конечно, — криво усмехнулся он. Его увлечение пантакатином, по сравнению с нашим общим делом, выглядело детской шалостью.
— «Алазорского»? — предложил он.
— Нет. И вам больше не советую.
Следовало сказать: «Когда закончим дело — хоть залейся», — но я промолчал. Не хотелось «тыкать», уподобляясь Мальконенну. И напрасно, потому что он потянулся за бутылкой.
— Как хочешь, — пожал он плечами, — а мне надо.
Однако, перехватив мой взгляд, налил в стакан всего на два пальца. Лучшим средством после такой дозы пантакатина было для Мальконенна напиться и проспаться, но я ему этот шанс предоставлять не собирался. Я прибыл сюда заключать сделку, а не пьянствовать.
— Вы получили приглашение на выставку экспонатов древнего искусства Земли на Раймонде? — спросил я.
— Что? — Мальконенн поперхнулся вином и ошарашенно заморгал белесыми ресницами. Как и все альбиносы, крелофонист был чрезвычайно впечатлителен, вдобавок на его психику накладывалось остаточное действие пантакатина.
Он поставил бокал на столик и прокашлялся.
— Значит, это твои штучки, — заносчиво проговорил он. — А я подумал, чья-то гнусная шутка.
— Какие могут быть шутки, к тому же гнусные? — пожал я плечами. — К вам в вежливой форме обратились с официальной просьбой выставить для показа экспонат из коллекции вашего деда. К тому же и гонорар за показ весьма приличный.
— Плевать я хотел и на деньги, и на побрякушки деда! — взорвался Мальконенн. — Я — крелофонист и только в этом качестве отвечаю на приглашения!
Именно на такую реакцию я и рассчитывал. Слава деда не давала покоя внуку, поэтому он ни в грош не ставил антикварную коллекцию, доставшуюся в наследство. Что и требовалось доказать, иначе об успехе моей акции не могло идти и речи.
— На гонорар за показ скульптуры Нэфр'диэт вы могли бы официальным путем приобрести не двух, а десяток поющих занзур или несколько контрабандных яиц на черном рынке экзотических животных, — спокойно заметил я.
Щека Мальконенна нервно дернулась.
— Мне не нужны взрослые занзуры — ни одной оригинальной композиции от них не дождешься. Стоит только занзуре в неволе услышать какую-либо мелодию, и она забывает свой дар, а всю оставшуюся жизнь занимается аранжировкой услышанного. Мне необходимы яйца занзуры, из которых я в изолированном отсеке с природными условиями Раймонды выращу диких особей. Их пение будет моим вдохновением и позволит создать такие крелокомпозиции, которых еще никто не слышал. Но об этом никто — подчеркиваю, НИКТО! — знать не должен! Это должны быть МОИ композиции! Поэтому мне не подходят контрабандные яйца с черного рынка — лига защиты животных внимательно отслеживает всех охотников-контрабандистов, и рано или поздно покупатель экзотических животных становится известен.
Я покивал головой, соглашаясь. Какое, к черту, вдохновение? Красть собирался Мальконенн чужие мелодии, но, как любой жулик, мнящий себя неординарной артистической личностью, вуалировал свои намерения напыщенными фразами. Уже не раз я слышал сентенции Тотта Мальконенна по этому поводу. И не верил, что завораживающее пение дикой занзуры — по слухам, оно сродни пению мифических сирен — подвигнет Тотта Мальконенна на создание эпохальных композиций, однако гипертрофированным амбициям посредственного крелофониста не было границ. Как говорится, утопающий хватается за соломинку. Меня его проблемы не касались, мне нужны были деньги для сафари на Сивилле, и только из-за этого наши интересы пересекались. Что общего у благородного махаона с бабочкой-капустницей, кроме принадлежности к насекомым? Если случайно и встретятся в воздухе, то тут же и разлетятся.
— И все-таки на предложение выставить скульптуру на Раймонде вам придется согласиться, — сказал я.
— Ни-ког-да! — отрезал Мальконенн.
— В таком случае из нашей затеи ничего не получится, — с нажимом проговорил я. Чванливое упрямство Мальконенна начинало раздражать.
Мальконенн никак не отреагировал. Сидел, спесиво поджав губы, и свое мнение менять не соби-Рался. Личный имидж был для него превыше всего.
— Никто вам не предлагает сопровождать скульптуру на Раймонду, — смягчил я тон. — Туда поеду я в качестве вашего доверенного лица. По вполне правдоподобной «легенде», которая не уронит вашего достоинства, таким образом вы как бы субсидируете мою экспедицию на Сивиллу. Кстати, если вам так уж безразлична сумма за показ экспоната, можете приплюсовать ее к моему гонорару.
Некоторое время Тотт Мальконенн сидел неподвижно, обдумывая сложившуюся ситуацию. На его излишне эмоциональном лице играла противоречивая гамма чувств, по которой легко читался ход мыслей. Взвесив все «за» и «против» и найдя такой поворот вполне приемлемым, он пришел к заранее предсказанному мною решению. Все-таки я неплохой аналитик человеческих душ.
— Хорошо, — все еще натянутым голосом произнес он. — Пусть будет по-вашему. Что от меня требуется?
— Для начала показать мне бюст Нэфр'диэт.
— Сезам, доставить сюда экспонат номер тридцать два! — приказал Мальконенн. В общении с системой жизнеобеспечения хозяин виллы был неоригинален — половина моих знакомых именно так обращалась к своим киберам.
Я усмехнулся и покачал головой.
— Придется вам принести самому. Система жизнеобеспечения не слышит.
— Почему? — изумился Мальконенн и только тогда заметил стоящие на полу контракустические буйки. — А это еще зачем?
— Не вы один хотите полной конфиденциальности, — с легкой, почти неощутимой иронией в голосе заявил я. Настолько легкой, что надеялся, она понятна только мне.
Однако сверхчувствительный Тотт Мальконенн уловил практически незаметный иронический оттенок. Насупился, недовольно глянул исподлобья, порывисто встал и вышел из зала.
Через пару минут он вернулся, неся в руках подставку со скульптурой, накрытой прозрачным цилиндрическим колпаком. Молча поставил ее на стол и снова уселся в кресло напротив.
