Вольфганг Шрайер - Неоконченный сценарий
- А меня удивляет, что люди, для которых частная собственность святая святых, напрочь отказываются от своего же закона, как только что-то нужное им находится за пределами их границ.
- Вся мировая история полна примеров, когда народы воевали из-за сырья, господин фон Кремп, и вам, как сыну крупного промышленника, полагалось бы это знать, - раздраженно проговорил Ридмюллер. - Так уж устроен наш мир.
Около трех часов дня яхта взяла курс на юг, к подножию Атитлана, конусообразного вулкана, высеченного, казалось, из пестрого мрамора на зеленом берегу озера. К удивлению Кремпа, из бухты Сантьяго им навстречу вылетела яхта еще более роскошная, чем у Ридмюллера. Она принадлежала Альфонсо Гандаре, министру экономики республики. Тот, размахивая руками, приказал матросам изменить курс, чтобы Ридмюллеру было легче подойти к левому борту... Извинившись, Ридмюллер взял в руки "дипломат" и перешел на борт яхты Гандары: необходимо-де обсудить кое-какие проблемы.
- Я слышал, он назвал тебя по имени, Ундиной, - сказал Кремп. - С какой такой стати?
- Пришлось разрешить ему эту малость.
- Отвратительно... Нет, ты только посмотри на них обоих: даже в воскресенье они находят время для распродажи своей страны...
Кремп взял в руки камеру. В довершение всего яхта Гандары называлась "Патриа". Да, столь прелестной идиллии ему никогда прежде снимать не приходилось.
- Послушай, Хассо, - услышал он голос Ундины. - Ридмюллер хочет, чтобы мы и сегодня переночевали у него. А завтра утром обещает доставить нас в столицу на собственном самолете, так что у Толедо мы, дескать, будем вовремя.
- Незачем было строить глазки.
- И больше ты ничего не скажешь? Прошу тебя, придумай что-нибудь.
Кремп снимал сейчас палубу "Патрии"; вон там, под спинакером, сидит этот разжиревший президент БОА, сумевший подкрепить свои акции прирожденного организатора паспортом гватемальца и породнившийся со здешней олигархией. С первого взгляда его можно принять за представителя местного капитала, хотя национальных чувств у него нет ни на грош. В душе он немецкий филистер, по положению - верный своим американским хозяевам директор дочерней фирмы, по национальности - гватемалец во втором поколении. Вот он, современный гражданин мира! А рядом с ним министр. Худой как щепка, смуглолицый, с напомаженными волосами; внешне между ними никакого сходства. И тем не менее это орудия одного калибра - космополиты, дельцы международного пошиба. Оба только о том и думают, как бы набить брюхо за счет бедняков. Кажется, что слышна даже их отрыжка.
Он почувствовал прикосновение руки Ундины.
- Стоит в видоискателе появиться чему-то, совпадающему с твоими представлениями о современном мире, ты забываешь обо всем на свете, а лицо у тебя, между прочим, такое, будто тебя вот-вот стошнит.
Кремп опустил камеру.
- И ты меня в этом упрекаешь? Просто я отношусь к собственным убеждениям всерьез.
- Слишком даже! В жизни есть много другого. Можно порадоваться красотам природы, да мало ли чему... Почему бы нам не искупаться вместо того чтобы снимать? Потому что для тебя ничего, кроме боевой цели, не существует! Считаешь себя крестоносцем справедливости...
Он не совсем понимал Ундину. В начале знакомства она казалась ему одинокой женщиной, подчеркивающей свою самостоятельность и все-таки думающей о своем гнезде, таков уж древний, но вечно живой инстинкт женщин; а теперь вот она играет с ним и одновременно флиртует с Ридмюллером... Как ей объяснить, чего он добивается? Но разве чувство ненависти к происходящему на палубе "Патрии" не естественно, разве это нужно объяснять?
Только Ридмюллер захлопнул "атташе" с документами, как министр вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной, засеменил к поручням и, несколько раз поклонившись, пригласил Ундину и Кремпа перейти на "Патриу". Гандара с чувством пожал гостям руки, предложил устраиваться в шезлонгах, угостил джином с тоником и, выяснив, что Ундина не понимает по-испански, начал рассказывать чисто мужские анекдоты. Наверное, им с Ридмюллером пришлось потрудиться, если потребовалось такое средство для разрядки. Назойливое гостеприимство министра претило Кремпу, но что поделаешь?..
Однако нет худа без добра. От северного берега, оставляя за кормой пенный след, к ним летела по волнам моторная лодка, принадлежащая к флотилии Ридмюллера. Им передали срочную телеграмму:
"Ундина Раух и Хассо фон Кремп. Ожидаю вас для обсуждения съемок в 18.30 в "Майя Эксельсьор". Наилучшие пожелания всем. Бернсдорф".
Министр высказал глубокое сожаление и спросил Ундину через Кремпа, не пожелают ли они впоследствии погостить у него.
- "Патриа" принадлежит вам, - сказал он на прощание со значением, словно действительно делая дорогой подарок.
Ридмюллер был недоволен, но против того, что киногруппы работали и по воскресеньям, возражать не приходилось.
- Тогда до завтра, - прошептал он Ундине. - В садовой стене моей виллы есть потайная дверь, ее для вас откроют. Приходите сразу после съемок ко мне!
Летели они недолго. С воздуха столица Гватемалы казалась сначала солнечной короной при затмении. Жестяные крыши хижин в бедняцких кварталах отражали мощную полосу света, исходящего от центральных, "добропорядочных" районов, потом стали различимы уличные фонари, центр столицы начал напоминать светящуюся шахматную доску, окраины же сразу потемнели.
- Здесь с помощью агитации, убеждения, слов ничего не изменишь, сказал Кремп, когда самолет побежал по бетонированной полосе аэродрома. Единственное, что может привести к переменам, - это вооруженная борьба, революция!
- Ты цитируешь наш сценарий, - сказала Ундина. - Это ведь слова Хуана Кампано...
Он умолк. Ундина не в состоянии понять, что фильм и жизнь, мысли и действия - для него одно и то же.
Тщетно прождав Кремпа и Ундину, Бернсдорф попросил Роблеса подвезти его на Шестую Южную авениду. Они условились встретиться вновь около девяти вечера в отеле, а до этого прощупать исполнителей. Режиссер был озабочен. Еще больше, чем предупреждение Роблеса, его встревожила атака Вилана. Нет, что-то вокруг них затевают!
Сидя у Виолы, ждавшей от него нежных слов и объятий, Бернсдорф как будто слышал мелодию из своего фильма "Забудь или умри", элегическую линию скрипки, певшей о том, как все люди одиноки и обречены. Такова она, жизнь, как бы жаловалась музыка, поток времени несет тебя, и лучше всего ему не сопротивляться.
Полиция раскусила его, шансы в борьбе неравны, запахло поражением. Но отступать поздно. Пока что ему не по нутру ставить крест на собственных планах, трусливо уходить в сторону.
- Ты ничего не пьешь, - сказала Виола. - И ничего не рассказываешь о вашей поездке... что-то случилось?
