Герберт Уэллс - Морская Дама, Узор из лунного света
И, как будто этого было еще недостаточно, к рою обуревавших его вопросов вскоре прибавились новые сомнения. Морская Дама, размышлял он, созналась, что пришла в этот мир, вышла на сушу ради Чаттериса.
А значит...
До сих пор он не задумывался о том, что именно ждет Чаттериса, мисс Глендауэр, Бантингов и всех остальных, когда она "заполучит" Чаттериса, что представлялось весьма вероятным. Бывают другие сны, есть иная жизнь, существует Нечто - и Чаттерису предстояло отправиться туда! Так она сказала! Но Мелвилу с неожиданной отчетливостью и яркостью припомнилась картина, которую он когда-то видел: мужчина и русалка, быстро погружающиеся в пучину... Может ли такое случиться? И это в тысяча восемьсот девяносто девятом году? Может ли быть, что, говоря обо всех этих вещах, она действительно имела их в виду, а если имела и уже начала целенаправленную кампанию с целью заманить его в ловушку, то что должен предпринять в такой ситуации благовоспитанный, ведущий разумную жизнь, хорошо одевающийся холостой светский человек?
Смотреть со стороны - пока все не кончится катастрофой?
Наверное, за эти дни он чуть ли не состарился на глазах. Видимо, он неприлично подолгу околачивался в доме на сэндкаслском побережье, безуспешно пытаясь добиться достаточно длительного и интимного разговора наедине с Морской Дамой, чтобы раз и навсегда разрешить свои сомнения относительно того, что было в тот раз сказано на самом деле и что ему пригрезилось. Ничто еще никогда не вызывало у него такого беспокойства, как поворот, который принял тот их разговор. Никогда еще ему не было так трудно сохранять привычное юмористически-снисходительное отношение к жизни. В его поведении появились совершенно определенные признаки рассеянности.
"Если все так, то это, знаете ли, дело серьезное", - так или примерно так постоянно бормотал он про себя. Его необычное состояние заметила даже миссис Бантинг. Однако она неправильно поняла его причины и говорила что-то о... В конце концов он внезапно уехал в Лондон, полный отчаянной решимости держаться от всего этого подальше. Морская Дама попрощалась с ним в присутствии миссис Бантинг так, будто между ними ничего не произошло...
Я полагаю, что его волнение можно понять. Он принес Миру вполне ощутимые жертвы. Не без усилий он нашел в нем свое место и свою роль, воображал, будто действительно понимает, как говорится, "что к чему", и прекрасно проводил время. И тут, понимаете ли, услышать голос, который постоянно напоминает, что "бывают сны лучше", выслушать рассказ, который предвещает осложнения, несчастья, разбитые сердца, - и не иметь ни малейшего представления о том, что следует предпринять!...
Однако я не думаю, чтобы он сбежал из Сандгейта, не получив более определенного ответа на вопрос "Какие это сны лучше?", не добившись от этой безмятежной страдалицы, хитростью или силой, какого-нибудь более ясного объяснения... - если бы однажды утром миссис Бантинг не позволила себе один в высшей степени тактичный намек.
Вы уже знаете миссис Бантинг и можете себе представить, на что она тактично намекнула. Как раз в это время, имея перед глазами своих девочек и обеих мисс Глендауэр, она со всем пылом погрузилась в матримониальные планы; она стала фанатиком брака, она готова была исключительно из любви к искусству женить кого угодно на ком угодно, и мысль сочетать бедного Мелвила с этой таинственной бессмертной, наделенной чешуйчатым хвостом, видимо, представлялась ей вполне естественной.
Я могу предположить, что однажды она без всякой видимой причины заметила:
- Теперь все в ваших руках, мистер Мелвил.
- В моих руках?! - вскричал Мелвил, изо всех сил стараясь не понять смысла ее невинного, но решительного замечания.
- Сейчас вы монополист! - воскликнула она. - А когда мы вернемся в Лондон, у нее отбоя не будет от поклонников.
Мелвил, кажется, сказал что-то в том смысле, что не надо заходить так далеко... Он не помнит, что сказал. Я думаю, он тогда сам не понимал, что говорит...
Так или иначе, в августе он сбежал в Лондон и болтался там в таком ужасном состоянии, что даже не мог собраться с силами и куда-нибудь уехать. Об этой части истории он не распространяется, и мало-мальски правдоподобно восстановить ее я могу только с помощью собственного воображения. Я представляю себе, как он, сидя в своей прелестно обставленной квартире квартире, на которой лежит отпечаток легкомыслия, но без тривиальности, и которая свидетельствует об артистичности его натуры, но при этом полна достоинства и серьезности, - обнаруживает, что потерял всякий интерес и к книгам, и к коллекции серебряной посуды, которую (не слишком ревностно) собирает. Представляю себе, как он бродит по этой квартире, заходя то в свою со вкусом отделанную спальню, то в гардеробную, где погружается в бессмысленное созерцание двадцати семи пар брюк (аккуратно отглаженных и развешанных в полном порядке), неотъемлемых от его мнения о мудрости и благополучии. Он давно уже естественным путем усвоил, что для всякого случая существует в точности соответствующая ему пара брюк, приличествующий ему пиджак, подобающий жест или слово. Он был хозяином своего мира. И тут, вообразите только, этот шепот... "Бывают сны лучше".
- Что это за сны? - вопрошает он, словно защищаясь. Каким бы зыбким и прозрачным ни показался ему мир тогда, в приморском саду в Сандгейте, какой бы ни прозвучал тогда намек на нечто лежащее за пределами этого мира здесь, в лондонской квартире Мелвила, ни о какой его прозрачности не могло быть и речи.
- Черт возьми! - восклицает он. - Если эти сны предназначены Чаттерису, зачем она мне все это говорила?
- А если бы мне довелось их увидеть, какие бы они там ни были...
Он погружается в размышления, со всей присущей ему серьезностью.
- Нет! - И снова: - Нет!
- А если человеку не суждено их увидеть, то зачем ему о них знать, зачем из-за них лишаться покоя?
- Если ей так уж хочется мутить воду, почему бы ей не заняться этим самой и стоит ли превращать меня в сообщника?
Он шагает взад и вперед по квартире, потом останавливается и смотрит в окно, на ошалевших от жары прохожих, направляющихся к Хеймаркету...
Но он их не видит. Перед глазами у него стоит маленький приморский сад в Сандгейте и крохотная кучка людей, совсем крохотная, залитая солнечным светом, и что-то надвигается на них...
- Так поступать нечестно! И с ними, и со мной, и с кем угодно!
И тут он, я думаю, неожиданно начинает ругаться.
Представляю себе, как он сидит за обедом, - к этой трапезе он обычно относится с подобающей серьезностью. Представляю себе официанта, изображающего на чисто выбритом лице добродушную небрежность, который приближается к нему с выражением интимного соучастия, с каким всякий порядочный официант подходит к тем, кто внушает ему уважение. Представляю себе уважительную паузу, почтительный вопрос.
