Андрей Валентинов - Нам здесь жить. Тирмен
Кое-что мне мой старичок еще тогда…
…И вдруг мои сумбурные чтения в «кабинете задумчивости», совмещенном с ванной комнатой, были прерваны самым неожиданным образом.
Кафельная плитка на стене справа от меня начала вспучиваться, словно даже плавиться, и из нее высунулась жилистая склизкая ручища с обломанными ногтями. Лапа эта попыталась за что-нибудь ухватиться, я отшатнулся, не успев еще испугаться – и тут толстые пальцы вцепились в трубу, ручища напряглась, и из стены выбрался тощий голый человек со спутанной гривой бесцветных волос.
Выбрался и в упор воззрился на меня.
Нет, не человек.
Исчезник.
Тот, что в стене сидит.
– Абрамыч, – сказал исчезник, пришепетывая и воровато озираясь. – Здорово, Абрамыч.
– Здорово, – машинально отозвался я, чувствуя себя, мягко выражаясь, не в своей тарелке: сижу, понимаешь, на унитазе со спущенными штанами и с исчезником лясы точу!
И кукиш ему в рыло ткнул: для налаживания контакта.
Зад-то и так у меня голый, чего уж дальше заголять?!
– Ты вот что, Абрамыч, – забормотал исчезник, не обращая ни малейшего внимания на приветственный кукиш, а также на мой непрезентабельный вид, – ты это, значит… Не ищи ты старикашку, ладно? Забудь. Дрянной он старикашка! Совсем дрянной. Хуже некуда.
Он подумал и поправился:
– Есть куда. Станешь его искать, разговоры ненужные разговаривать – тебе, Абрамыч, ой, куда хуже будет! Живот не болит? Очень болеть станет. И не только живот.
В дверь что-то заскреблось – и тут же в коридоре раздался оглушительный лай.
Исчезник дернулся, отскочил поближе к стене, присел на корточки, в упор глядя на меня пронзительными немигающими глазищами без зрачков… Неуверенный он какой-то был. Неправильный. Уж больно смахивал на воришку, которого вот-вот поймают на горячем.
Снаружи послышались возбужденные голоса, пес лаял не переставая, и почти сразу громыхнул Риткин бас:
– Алька, с тобой все в порядке?
– Думай, Абрамыч, – исчезник наполовину втиснулся в стену, облизал черным языком края безгубого рта. – Крепко думай. Чаще в нужники ходи.
И исчез.
Бесследно.
Как и положено исчезнику.
В следующую секунду дверь с грохотом и треском распахнулась, отлетевшая задвижка, чуть не выбив мне глаз, срикошетила от крышки мусорного ведра и булькнула в таз с водой, забытый Идочкой в ванне.
– Ну, запор у человека, – буркнул доктор наук Крайцман, обращаясь к толпящимся у него за спиной гостям. – Обожрался с голодухи, а вы сразу: ломай, Фима, двери…
3 Опыт сюиты форс-мажор для двух придурков с оркестром I. Ouverture– Телефон, – глупо улыбаясь, сказал я.
Если вам смешно, пораскиньте мозгами: сумел бы кто-нибудь на моем месте улыбнуться с умом? Особенно когда в голове до сих пор эхом отдается назойливое пришепетывание: «Абрамыч… ты это, Абрамыч… живот не болит?»
Приладившийся было чинить вырванную с мясом задвижку Фима нетерпеливо отмахнулся, Ритка вообще звонки проигнорировал – одна Идочка метнулась в комнату, и спустя миг оттуда послышались ее возгласы:
– Алло! Ну алло же! Говорите, я вас слушаю!
Я подтянул штаны, смущенно распрощался со следовательшей – Эре Гигантовне, как оказалось, было пора, и никакой чай не мог задержать ее даже на секундочку – запер за ней входную дверь и нос к носу столкнулся с вернувшейся Идочкой.
– Наверное, не туда попали, – она виновато глядела в пол, словно чувствовала себя ответственной за то, что не сумела докричаться до кого-то в трубке.
– Наверное, – утешил ее я.
Кто бы меня утешил?
Телефон зазвонил снова.
Придержав за пухлое плечико сестренку милосердия, собравшуюся продолжить односторонние переговоры, я подошел к аппарату и снял трубку сам.
– Да? – бросил я в шипение и треск.
– Немедленно вали из дому, – хрипло ответили из трубки. – Понял? Еще помнишь, что у Икара никогда не было крыльев? Буду ждать тебя там, где ты это понял. Только быстро!
И шипение восторжествовало.
– Кто это? – вид у Идочки был крайне озабоченный. Я косо глянул на нее, потом в настенное зеркало, увидел в его омуте бледного как смерть Залесского Олега Авраамовича и понял причину беспокойства моей сиделки.
– Ошиблись номером, – я попытался ободряюще подмигнуть, и это у меня не получилось.
Я узнал голос в трубке.
Это был Фол.
Вот только откуда кентавру известно, что у Икара не было крыльев?! Я и сам-то услышал это от Ерпалыча, когда уводил старика от разозлившей его афиши… Стоп! Выходит, Фол ждет меня там? И уверен, что мне необходимо валить из дому, причем немедленно?! Что же это получается: срывайся и беги незнамо куда, потому что моему двухколесному приятелю взбрела очередная чушь в его лохматую голову?!
Да.
Срывайся и беги, потому что когда Фол хрипнет, ему надо верить.
II. MenuettoНа лестничной площадке раздался гулкий топот множества ног – я слышал его отчетливо, стоя у смежной с подъездом стены – резкий выкрик, похожий на команду, грохот, лязг металла… «Похоже, сегодня день выносимых дверей», – мелькнула судорожная мысль, и почти сразу в голове стало пусто, а в квартире тесно.
Пятнистые комбинезоны с меховыми воротниками, засыпанными тающим снегом, вязаные шапочки-капюшоны с круглыми прорезями для глаз и рта, отчаянный скулеж моего пса, ударенного в брюхо носком кирзового сапога; «По какому праву?..» – это Фима, а Ритка молчит, что само по себе удивительно, и Фима уже молчит, захлебнулся и смолк, а плечистый мужик толкает меня в грудь и ревет быком: «На пол! Все на пол, лицом вниз!» Ложусь на пол, послушно, даже угодливо, рядом падает Идочка, грудью тесно прижавшись к моей щеке, и при других обстоятельствах это мне могло бы понравиться, но сейчас я не слишком хорошо представляю, что могло бы понравиться мне настолько, чтобы…
Нет, героя из меня не получится.
Этакого рубахи-парня, прошедшего огонь, воду и медные трубы, способного плавать в любых обстоятельствах, как карп в пруду, и при помощи зубочистки расправляться с агрессией… нет, не получится.
Это уж точно.
– Будьте любезны, поднимитесь.
– Я?
– Ну разумеется, вы.
Поднимаюсь.
Вместо маски-шапочки передо мной обычное человеческое лицо: круглое, добродушное, щекастое, совсем не страшное, голубые глаза улыбаются, сопит заложенный с мороза вздернутый нос, оттаивают рыжие усы щеточкой, и единственное, что портит общую приятность – полковничья форма.
