Колин Уилсон - Башня
– Что вы и рассчитываете сделать? Доггинз раздраженно пожал плечами.
– Слушай, малый, тебе вот что надо зарубить на носу. У нас с раскоряками соглашение – уживаться в мире, пока уживаемся. Если мы предоставим тебе убежище, а они дознаются, будет война. А мы на это пойти не можем. Я даже сейчас разговаривать с тобой не буду.
Найл встал.
– Прости, пожалуйста, Я не хочу создавать хлопот. Я уйду.
Взгляд Доггинза утратил занозистость.
– Ну, и куда ты пойдешь?
– Пересижу где-нибудь, пока не настанет время возвращаться.
Доггинз просто фыркнул.
– А смысл? Обратно за тобой они сюда не пойдут. Тебе лучше ошиваться здесь и не высовываться. А если кто спросит, я тебя не знаю. Идет?
– Идет, – кивнул Найл. Доггинз долгое время глядел ему в самые глаза.
– Значит, раскрыли они тебя, – промолвил он наконец. – Да… Я предупреждал. – Он прикусил нижнюю губу. – Они тебя убьют, если отыщут.
– Я знаю.
Еще одна долгая пауза. Затем Доггинз промолвил:
– Единственная для тебя надежда – это возвратиться в свои края. Мы бы помогли тебе переправиться тайком на одной из лодок.
– Очень признателен, – сказал Найл. – Но возвращаться я не хочу. Не могу оставить мать и брата.
– От мертвого тебя, конечно, много будет толку!
– Я попробую укрыться в квартале рабов.
– Рано или поздно все равно отыщут.
– Может быть. Но нельзя опускать руки. Надо пытаться.
Доггинз раздраженно мотнул головой.
– Что пытаться? Чего ты хочешь добиться? Их взгляды встретились.
– Свергнуть пауков.
Доггинз улыбнулся жалостливо.
– И с какого боку, интересно, ты думаешь за это взяться?
– Телом пауки не крепче людей, просто у них сильнее развита воля. А это, по сути, то же самое, что и мышцы. Мы могли бы бороться с ними, если бы использовали свой разум.
Доггинз задумчиво поглядел на Найла.
– Да, теперь я вижу, почему они считают тебя опасным.
До Найла дошло, что он, по случайности, забыл перевернуть медальон, поэтому вся его сосредоточенность передавалась наружу, в результате чего доводы звучали с небывалой убедительностью.
Найл сделал упор на мысль:
– Вы со своим порохом могли бы поднять на воздух весь паучий город.
– Бесспорно, если бы нам его хватило. Но мы этого делать не станем, причем они об этом знают.
– Почему?
– Потому что мы слуги жуков, а жуки никогда не дадут нам такого приказа.
– Но зачем вам быть слугами? Люди же когда-то правили всей планетой!
– Вот-вот, именно, – Доггинз насмешливо фыркнул, – и сделали из нее дурдом! Хочешь знать на самом деле, почему раскоряки так не любят людей? Пойдем, покажу.
Он поднялся и вывел Найла в зал. Там было совершенно пусто.
Поднявшись по короткой лестнице, они остановились перед дверью из золотистого металла. Доггинз открыл и кивнул Найлу: мол, тоже проходи. В открывшемся глазам помещении царил полумрак.
Секунда, и вдруг раздался оглушительный треск, сопровождаемый просверком слепящего света. Отшатнувшись назад, Найл врезался в Доггинза. Тот крепко ухватил юношу за локоть.
– Тихо, все в порядке. Просто стой тихо и все.
Все еще не успокоившись до конца, Найл с мрачной зачарованностью наблюдал.
Стена напротив превратилась в широкую ленту голубого неба с тонкими полосками белых облаков. По пространству этой ленты с оглушительным, ноющим звуком метались машины (Найл узнал, самолеты).
Внезапно картина сменилась. Он смотрел как бы из самолета, наблюдая, как в сторону земли уносятся яйцеобразные предметы. Они падали и падали, пока не уменьшились до точек и не исчезли.
Затем с находящейся далеко внизу земли пошли взрастать белые султанчики дыма – один за другим, в ряд.
Звуки разрывов на этот раз были далекие, приглушенные.
Когда глаза привыкли к темноте, Найл разглядел, что находится в другом зале, тоже не маленьком.
В зале, застыв, стояли зрители – жуки-бомбардиры; чувствовалось, что картина эта – не какое-нибудь чародейство. Конус колеблющегося света наверху указывал, что это просто движущееся изображение, которое проецируется на экран.
Доггинз взял Найла за локоть, завел в полумрак и указал на стул. Найл сел на ощупь, не отрывая от экрана глаз. Там разворачивалась бомбардировка большого города. От такой разрушительной мощи захватывало дух.
Видно было, как высоченные здания сначала содрогаются, затем медленно начинают осыпаться на землю, взметая тучи пыли. Рыжеватыми змеистыми сполохами прорывался огонь, сливаясь затем с тяжелым водоворотом черного дыма.
До смешного крохотные фигурки пожарников направляли в пламя тугие спицы водяных струй.
Вот обрушилось соседнее здание и погребло их под собой.
Доггинз шептал на ухо:
– Это просто старый фильм, здесь все ненастоящее. Настоящее пойдет дальше.
– Ужас! – выговорил Найл.
– Не вздумай говорить это при них. Они считают, что это чудесно.
На секунду экран погас. Но вот раздались бравурные звуки маршевой музыки, и чей-то глубокий голос за экраном солидно произнес:
«Разрушить!»
Со стороны зрителей раздался одобрительное сипение; судя по всему, демонстрировался коронный номер.
На экране появилось громадное, напоминающее башню здание, снятое снизу так, что стены вздымались вверх величаво, как утес.
Затем (и как оператор ухитрился?) камера медленно поползла вверх, поднимаясь на крышу здания; ушедшее на это время лишний раз как бы подчеркивало огромную высоту стен. В конце концов, камера зависла над самым зданием, открывая вид сверху; отодвинулась на безопасное расстояние.
Найл затаил дыхание. Вот на углу здания взвихрился чубчик дыма, за ним другой. Когда выявился третий, здание начало осыпаться, стены медленно трескались, корежились, от основания здания вверх взрастала туча пыли.
Само здание начало грузно оседать внутрь себя, обнажив каменную кладку, затем рассыпалось в прах.
Ничего не скажешь, было во всем этом что-то величавое.
Весь оставшийся фильм шел о том же: небоскребы, стройплощадки, фабричные трубы, даже соборы – все оседало в то же облако вихрящейся пыли.
И всякий раз, когда что-нибудь с грохотом рушилось, жуки издавали одобрительный сип – терлись щупиками что ли?
На Найла картины действовали сокрушающе. Повернув медальон к груди, он мог усваивать их в полном объеме и воспринимать как явь.
Видения в Белой башне дали ему возможность в какой-то степени уяснить, насколько сильна в человеке тяга к разрушению.
Однако вся эта нескончаемая панорама насилия давала понять, что подлинную ее неохватность он не в силах себе даже и представить.
Показали хронику Первой мировой войны, артобстрелы, следом за ними неистовые атаки; обрубки тел, распяленные на колючей проволоке.
