Сны Землян (СИ) - Савчатов Дмитрий

— Кх-м.

На осторожное покашливание товарищи подняли головы медленно, как в гипнотическом забытье. Только сейчас Вавилов понял, что Древние молчали. И, наверное, молчали уже давно, транслирую свои увещевания прямо в мозг.

— А ну-ка, на выход все, — твердо потребовал он и, когда все вышли, закрыл дверь и повел команду в камбуз. Пропустив всех внутрь, Вавилов с размаху захлопнул дверь так, что вошедший последним Васька аж подпрыгнул.

— Ой. Иван Дмитриевич, что ж вы так громыхаете.

— Эт, я вам еще не так громыхну, — пригрозил Вавилов, преувеличенно зло насупив брови. — А ну-ка сели все за стол. Та-ак. Достали свои тарелки с ложками. Та-ак. А теперь жрите.

Он снял с плиты приготовленный давеча гороховый суп и разлил по тарелкам.

— Вот хлеб. Как вернусь, что б тарелки были пустые. Камера вон, все пишет. Кто выльет мою стряпню, распну на месте.

Оставив товарищей, он размашисто зашагал в керне, по дороге нагоняя сам себе злости. У двери он остановился, достал из кармана молибденовые дольки, тщательно замотанные в прозрачный скотч. Подкинул их на руке и, косо ощерясь вошел, заперев за собой дверь.

Два саркофага он накрыл крышками и замкнул, а третий, где покоился самый мелкий из Древних, столкнул на пол. Ящик грохнулся, раскрылся, и на пол вывалилось черное тело зеленухи. Схватив за грудки легковесного пришельца, Вавилов припечатал им стену и, глядя в широко раскрытые глаза, выдохнул:

— А теперь давай на чистоту, — не отрываясь взглядом и не отпуская правой рукой, левой Вавилов поднес к плоскому лицу гуманоида металлические дольки. — Что это?

Древний медленно перевел взгляд на скотчевый замоток и растянул рот в широкую улыбку.

— Что это, я тебя спрашиваю?

Антропоморфная лягушачья рожа молчала. Пялилась на сверток, лыбилась и молчала. Внутри у Вавилова шевельнулась тугая волна гнева, он с великим трудом поборол ее и, дрожащим голосом раздельно повторил.

— Что это?

Из приоткрытого узкого рта Древнего точками выдавливались смешки. Тут уж Вавилов не сдержался, сжал в кулак сверток и, точно кастетом, съездил по безгубой харе.

— Говори, падла! Говори, говори, говори! — каждое слово он сопровождал крепким ударом в голову. Лысая башка стукалась затылком о стену, как мяч, отскакивала и снова встречала его кулак. Наконец, Вавилов бросил пришельца и заозирался, ища чего потяжельше. На глаза попался разводной гаечный ключ. — Ща я те устрою Кузькину мать.

В порыве звериной ярости он схватил увесистый инструмент двумя руками, размахнулся и опустил его на голову зеленухи. От страшного удара тело Древнего сползло на пол, уголки противоестественной улыбки оплыли, глаза закатились, помутнели. Ключ проломил темя и застрял в черепе. Но ни крови, ни мозга… Из раны струился мелкий черный песок. Древний дрыгнул ногой, еще раз и затих. Тогда Вавилов перевернул опрокинутый ящик для керна, уложил в него тело и засунул обратно на полку. Посмотрел на два других ящика.

— Эй, кто следующий?! Ты?! — он постучал кулаком в нижний. — Или ты? А может, оба сразу?!

Тишина.

— Хватит мне мозги пудрить! Кто ты есть на самом деле?! Ну!

Распаляя сам себя, он перевернул верхний саркофаг, тот упал дном вверх, закрывая собой Древнего, как панцирем. Вавилов вскочил сверху и стал прыгать, вминая сапогами дно. Когда дно уперлось в тело, перестало вжиматься, он с лютым рыком откинул помятый короб, схватил Древнего за шиворот и приподнял над землей.

— Отвечай, падлюка. А то и тебе сейчас череп раскрою! — Однако пришелец даже не смотрел на Вавилова. Его глаза были скошены вниз и вбок, на карман штанов, где лежали полукруги. — Вот, сука, а! Знаешь, значит, что это и молчишь?! Язык отсох?! Как две недели мозг полоскать, так находились слова, а сейчас, так позабылись все?!

Он швырнул его об стену, наскочил сверху и, схватив голову обеими руками, стал впечатывать ее в пол. Потом встал и закончил начатое ногами. Череп Древнего смялся дырявым мячом. Тело не шевелилось. Тяжело дыша, Вавилов перевернул его на спину. И без того безобразное лицо, изуродовали вмятины решетчатого пола. Сообразив, что от этого уже толку не будет, то бросил его и стащил на пол последний саркофаг.

— Ну что, мудила. Теперь твой черед.

Из ящика донесся глухой, шелестящий смех.

— Вавилов… Почему ты не взялся за манипулятор голой рукой? Почему не соединил его, как хотел?

— Это уже два вопроса, — пропел Вавилов. — И оба вне очереди.

— Будь внимателен, Вавилов. На твой вопрос я уже ответил.

— Ответ такой себе, не конкретный, — он распахнул крышку и, встретившись взглядом с Древним, немного растерялся. В них блестел совсем другой разум, надменный и властный. — Тем более спрашиваю здесь я, а не ты. Что это? Последний раз спрашиваю. Если будешь юлить, пришибу, вот те крест. Не было вас дочерта и не будет еще столько же. Вас никто не знает, искать не будет. А вот это, — он взвесил на руке замоток, — утоплю в океане, так что вовек не сыщешь. Ну?

— Это мое, — прошелестел Древний. — Всегда было моим. Верни и я, наконец, вернусь домой.

— А, так ты он и есть.

— Да, я Атодомель. Первый. Тот, по чьей воле появилась жизнь на этой планете. Прояви хоть каплю уважения к создателю, пожалей моего слугу.

— Так значит, — Вавилов выпрямился. — Слугу. Значит, это не они, это ты нам мозг пудрил. Величие открытия! Боги! Привилегии избранных! Тьфу! Тьфу на тебя, создатель. Мелко и подло играешь.

Древний попытался встать, но Вавилов пнул его каблуком в плечо. Тщедушный слуга упал, не улыбнулся.

— И все же, почему ты не соединил его?

— Чутье подсказало. А тебе того и надо, а? Может его специально так и хранили, что б тебя обезвластить. Смерть здесь твоя, как у Кощея в иголке. Теперь мой вопрос, — он оглянулся и сел на помятый ящик, задумался. — А какой? Правды от тебя все равно не добьешься.

— Обещаю, что…

— Да, да, слова твои пустые обещанья, знаю все. Ты через слуг своих нас во услужение вводил тоже из любви. К себе. Черт, а. Выходит, что ты мне и нахрен не нужен. Ни ты, ни ответы твои. Лучше уж пребывать в неведении, чем блуждать во лжи.

Он встал.

— Тебя полезнее просто выключить.

Глаза Древнего беспокойно забегали, он нервно, как человек, сглотнул и подобрался, отпрянул в страхе.

— Стой, Вавилов. Да, я ошибся. Мне не стоило дурманить вас. Но пойми. Войди в мое положение! Я двадцать тысяч земных лет пребывал в заточении. Двадцать тысяч земных и двадцать миллионов вербарианских, запертый в генизе на Меркурии. Это огромный срок даже для Первого. Я ухватился за шанс вырваться. Любой бы поступил так же на моем месте! Другой такой возможности у меня бы не было. Древних осталось только три в одной системе. Вас я не знал, не знал в каком времени и в какой обстановке сейчас Земля. Я действовал так, чтобы выжить!

— Если бы я не спустился в ту пещеру, пред кем бы ты оправдывался? Пред марионетками?! О, нет, братец. У нас тут на Земле вралей и без тебя хватает. Да и какой ты бог, если опираешься на зеленых человечков.

— Других у меня нет.

— И захотел в нашем лице обнову завести?

— Да, хотел. Видишь, я откровенен с тобой.

— Ой, ли? Так. Хорошо. Что это? — Вавилов похлопал себя по карману. — Только и сейчас будь откровенен. Вместе с этими дольками я вынес целый мешок проницательности. Почую, что врешь, сразу пристукну.

— Это манипулятор. Держателя он наделяет властью над ментальностями. Как внешне, так и внутренне. Души живых и умерших становятся твоими слугами. Твоим материалом.

— Но тебе ведь он не нужен?

— Да, я могу обходиться без него. Но с ним моя сила мультиплицируется. Без него на зарождение жизни в вашей системе ушло бы гораздо больше времени.

— А вы куда-то торопитесь?

— Мы ценим рационализацию действий. Чем быстрее дело будет сделано, тем быстрее начнется следующее.

— Так, теперь… Теперь скажи, что зарыто под Эль Гизой. Что нашел Хосе Франсе?

— Останки народа Ра. Беженцы с вашего Марса.