Ежи Жулавский - Лунная трилогия: На серебряной планете. Древняя Земля. Победоносец
Воротились они и донесли ему, что в трубе той ничего нет, а мнимый Победоносец об этом сам прекрасно знал наперед, но когда донесение услышал, то притворился огорченным и начал кричать, что машину у него-де украли и что он теперь не может на Землю вернуться. Все это было подстроено и разыграно ради того, чтобы люди думали, что он остается на Луне против желания и якобы только поневоле. И чтобы это больше походило на правду, некоторое время притворялся, что якобы в жестоком отчаянии пребывает, и даже хочет новую машину построить, но у него-де ничего не получается.
Но вскоре обнаружились его тайные замыслы. Ибо как только через некоторое время понял он, что потерял былое уважение у народа, так притворство и видимость добродетели отбросил и явился во всем бесстыдстве истинной своей сущности перед людьми, которые ничего кроме доброты ему не оказывали.
И созвал он большое сборище, а когда народ более от любопытства, чем от послушания, там собрался, он речь произнес и объявил, что, вынужденный остаться на Луне, он сложа руки сидеть не хочет и будет творить дело, якобы назначенное ему судьбой, от какового прежде, мол, отступился ввиду случившихся затруднений. Теперь, однако, мол, у него выбора нет и колебаться он не будет, а исполнит то, что задумал в свое время, и если не выйдет добром, то силой. А его все обязаны слушаться, потому что он так хочет.
С того времени он и начал показывать, кто он таков и на что способен. Сыскал себе душегубов и, когда его коварных и глупых законов новых никто принять не пожелал, принялся народ притеснять и страхом вынуждать послушание.
В прежнем святом храме, который он осквернил, в свое жилье превратив, устроил он себе двор, составленный из таких же злодеев, каков был сам, и с их помощью надеялся вскоре завладеть всею лунною страной, где только люди проживают. Но всюду ему противлялись, и оттого он постепенно пришел в лютость. Жестокосердный и распущенный, начал он кровью обозначать предел властвования своего. Никто при нем не чувствовал себя в безопасности. Он все хотел переменить и никому не давал пользоваться правами от отца и прадеда. Отобрал у достойных людей пажити урожайные, якобы собираясь устроить на них крестьянские общества, а по-настоящему только затем, чтобы ослабить имущих власть, которые могли бы ему успешно прекословить. Развел смуту на всех фабриках и приказал черной кости, чтобы денег за жилье не вносила, поскольку, мол, каждый имеет право на крышу над головою. Но черная кость по большей части умнее его оказалась и против благодетелей своих, домовладельцев, не пошла, зная, что это ей оставаться здесь, а не Победоносцу мнимому, который себя величает защитой бедноты, а сам роскошествует на награбленном добре.
Ни в чем себе этот срамник не отказывал, а особенно в любодеяних с женщинами. Жила в то время отроковица одна по имени Ихазель, внучка предыдущего первосвященника Крохабенны, задушенного, говорят, по приказу того Лжепобедоносца. Сказанная отроковица, чья память ныне справедливо почитаема за целомудрие ее великое, имела несчастье попасться на глаза самозванцу и подвергалась всяческим приставаниям от него. Но мужественным сердцем противилась ему всячески, так что ни силой, ни уговорами не вынудил он ее поддаться.
Сказанная твердость духа отроковицы довела его до такого помешательства и бешенства, что ради наверстания упущенного начал он зазывать к себе разных женщин, большей частью не строгого поведения (но и добропорядочным от него проходу не было), и, якобы возвращая их к добродетели, он такие мерзостные оргии с ними устраивал, что подробности перечислять не приличествует. Через тайных своих шпионов дознавался, какие из женщин побывали в лапах у шернов и выворотней потом рожали, и с охотою их к себе зазывал, в этом нечистом окружении постоянно пребывая.
И следует знать, что кроме отборных выворотней, из каковых он более всех отличал сказанного Нузара, он держал при себе и шерна, бывшего правителя именем Авия.
И тот Авий злокозненный, какового он в подземелье храма прятал так, что долгое время о том никто не догадывался, по его приказу выходил по ночам и убивал людей, а также чинил всяческие непристойности. И только после казни сказанного Лжепобедоносца это обнаружилось.
Но вот переполнилась чаша терпения человеческого. Должно было непременно избавиться от посрамления и скверны той. Давно уже говорили о том достойные граждане и в один голос с ними пророк Хома, вдохновенный свыше старец, что призывал к священной войне с самозванцем. Но поскольку, однако, напрасного кровопролития никто не хотел, предвидя, что сказанный Лжепобедоносец будет защищаться, то было решено схватить его обманом, а лучше так сонного, и связанным представить на суд.
Не иначе как учуял преступник, что готовится, ибо накануне той ночи, когда собирались осуществить задуманное, он вышел со всем своим двором из храма и вознамерился уйти из города, говоря, что направляется в безлюдные места, где устроит свое государство так, как ему то видится.
Однако ему не позволили совершить это, справедливо опасаясь, что его государство еще худшим злом и большей опасностью сделается для мира и порядка, чем самое близкое соседство шернов.
И должным образом свершилась судьба сказанного преступника на том самом месте, где он столько мерзостей учинил. Ибо закрыли перед ним городские ворота, чтобы не выпустить его, а когда он хотел взломать их силой (а силы он был необычайной), то подбежали к нему подученные люди, якобы от первосвященника посланные, и призвали как можно быстрее возвратиться во храм, поскольку там старшины от народа и сам первосвященник желают повести с ним полномочные переговоры. Он не слишком в то поверил, ибо за пояс себя потрогал, где свой огненный бой постоянно держал пристегнутым, но не иначе как устыдился свою трусость показать или брать с собой людей для охраны, ибо превыше всего гордился своей силой величайшей. Но не желая отвергнуть того призыва, чтобы не говорили, будто он против мирного соглашения, о каковом только и делал, что разглагольствовал, приказал он своим прихвостням ждать его при воротах, а сам направился в собор, взяв с собою одного выворотня Нузара, будто верного пса.
Однако недалеко ушел, ибо в узком переулке из-за угла внезапно набросили на него веревки и сбили его с ног. Он защищаться пытался и крикнул выворотню Нузару, чтобы тот призвал его прихвостней, оставшихся у ворот, но он не знал, что те уже окружены и схвачены военною силою. Сказанный выворотень как бешеный пес на людей кидался, а когда ему руки за спиной связали, кусал зубами, кого только доставал.
