Вячеслав Рыбаков - Очаг на башне. Фантастические романы
Интерьер впечатлял. Чувствовался прекрасный дизайнер – возможно, наш бывший пациент, мы работали двух питерских дизайнеров экстра-класса. Будь я лет хотя бы на десять постарше, от ностальгии у меня, наверное, затрепетало бы сердце, в зобу дыхание бы сперло; я едва застал Совдеп, да и то на полном его излете – и все равно мгновенно сработали некие таинственные гены; уже с порога я ощутил себя невинным дитятей, которого великая и добрая страна с отеческой лаской поднимает в светлое завтра на кумачовых ладонях. Каково же, наверное, тем, у кого с кумачами навеки связалась юность – удивительное, и такое короткое, и такое невозвратимое время всемогущества и вседозволенности, время прицеливания… А на прицельную планку им одна за другой садились сверкающие мушки: Братск! Луна! Дивногорск! Венера! Атомные ледоколы! Термояд! Догнать и перегнать Америку! Контакт с иными цивилизациями! Африка освобождается! В Большой Космос могут выйти лишь расы, построившие справедливое общество! Бомбе – нет!!! Ни единой без восклицательного знака…
И многим грезилось, как па Симагину, что уже не за горами СВОБОДА. Время, когда добрый интеллигентный Шурик вместе со своей кавказской пленницей получат невозбранную возможность читать запретных Гумилева, Волошина, и даже Солженицына, а при необходимости жаловаться на товарища Саахова в справедливый и бескорыстный обком – но в целом все будет идти, как шло…
Поэтому нынче столь многие и ненавидят столь отчаянно то время и все, что с ним связано. Собственной доверчивости простить себе не могут. И это бы ладно – но они её НИКОМУ теперь не прощают, борются неистово с доверчивостью и верой как таковой; это у нас завсегда – собственные непоправимые ошибки гордо поправлять, ставя на правеж тех, кто ни сном, ни духом…
Знаменосный мужской голос – даже голос был весь какой-то тогдашний, даже мелодика, сейчас таких просто не бывает – пел приглушенно и ненавязчиво, так, чтобы не мешать разговаривать тем, кто пришел поговорить, но и не позволяя вовсе перестать слышать себя: «Будет людям счастье, Счастье на века – У Советской власти Сила велика…»
Я пошел к стойке.
Здесь, разумеется, было самообслуживание. Никаких официантов. Равенство.
Бармен, крепкий молодой парень в униформе и лихо сдвинутой набок пилотке – вроде бы он косил под бойца интербригад времен испанской эпопеи, но не поручусь, я не историк, – тоже воззрился на меня с несколько настороженным любопытством, но демаршей себе не позволил. Я уже здесь – и я прав, как полагается клиенту. Новенький, да. Но клиент.
Я неторопливо, как бы со знанием дела, раскрыл книжечку меню – тощую, зато со стилизованным изображением Спасской башни с сияющей звездой на шпиле. Углубился. Ну, разумеется, ничего импортного. Ни в напитках, ни в названиях блюд.
«Сегодня мы не на параде, Мы к коммунизму на пути…» – втолковывала песня.
– Бутылку водки «Вышинский» и… суп, – раздумчиво сказал я по длительном размышлении. – Скажем… да. Вот этот, «Урал-река».
– Не маловато ли одного супа под целую бутылку, товарищ? – заботливо осведомился бармен.
– Я, может, потом ещё что-нибудь соображу…
Бармен с компанейской улыбкой понимающе кивнул.
– Хлеба сколько?
– Три, – и для пущей убедительности я выставил три пальца.
– Понял. Водку немедленно?
– Разумеется.
Он опять кивнул, уже с сочувствием, и проворно нырнул в холодильник. Одним стремительным движением свернул бутылке башку.
– Неприятности?
– Есть немного, – рассеянно ответил я, озираясь в поисках свободного столика.
– Вон слева, – предупредительно подсказал бармен, – у Константина Устиновича свободно.
Он поставил бутылку и стопку на небольшой подносик. Пообещал:
– Когда первое поспеет, я вас позову.
– Благодарю, – я кивнул и, неся добычу, пошел под портрет Черненко.
Песня иссякла, пылкие завершающие аккорды медленно остыли, и сделалось тихо. Сделались слышны разговоры. В мягком сумраке соседей было плохо видно, но реплики раздавались вполне отчетливо; хотя никто не орал.
Вообще публика была весьма приличной, и не сказать, что одни старики. Никто не обсуждал сравнительных достоинств «Хонд» и «Судзуки», «Саабов» и «Вольво». Никто не бубнил, уткнувшись в стакан: «Он эту точку откупил, козел, и уже назавтра – наезд, а я, в натуре, обратно крайний…» Даже цен на бензин не обсуждали. Даже не пели хором, размахивая бутылками пива: «Я знаю – у красотки есть тормоз от яйца!..» Никто не хвастался с идиотской гордостью – фраза подлинная, я поймал её каких-то две недели назад в студенческой компании, когда, в очередной раз мотаясь по городу, заскочил перекусить в кафе на Университетской, возле филфака: «У меня есть тетка одна, её звать Глория. Так она любит, когда её называют Гонорея…»
– Он у них умным работает. Только я его в конце концов перехитрил – послал подальше.
– Рашид, пойми одну вещь: упавший камень, конечно, может случайно раздавить, например, зайца, но все равно любой заяц умнее камня.
– Дорогой Юра, все так. Но того зайца, который попал под камень, эта истина уже не может интересовать…
И молодежь:
– А вот еще: песня о малочисленных народностях российского Севера. Ну? Кто знает? Нет? Нивхи печальные, снегом покрытые!
Общее ха-ха.
– И выпил-то он дэцил, а ни бэ, ни мэ – полный офлайн. Зазиповали в углу. Так мне оверсайзно с них стало – тут же и мувнулся оттель, и ноги моей больше в этом ресайкле никогда…
– Гайдаки, Чубаки и папа Ельцырос. Три грека в Россию везут контрабанду!
– Да будет вам жевать прошлогоднее сено. Где они – а где до сих пор мы!
– А вот еще: и Божья благодать сошла на Чехию – она цвела под сенью натовских штыков, не опасаясь дураков!
Общее ха-ха.
– Дураки вы, дядьки, все вам хаханьки. А у меня там подружка школьная. Едва выпускные сдала в девяносто четвертом, так и выскочила туда замуж. Как все это грянуло – сразу писать перестала. Я ей открытки, поздравления… целый год бомбардировала, наверное – все как в прорву какую. Вот и гадай, отчего.
– Лапочка, я бы постарался тебе заменить твою подругу, но ты для меня слишком каратична…
Ха-ха.
Грянул марш – по природе своей какой-то немецкий, эсэсовский даже. Но текст был русскоязычный: «Товарищи в тюрьмах, В застенках холодных – Вы с нами, вы с нами, Хоть нет вас в колоннах…» Разговоры пропали, заслоненные отрывистой, строевой мелодией.
Я налил себе водки.
Ни на что определенное я не рассчитывал – просто хотел поиграть в поддавки и здесь. Разговор с лже-Евтюховым довольно очевидно показал, какая это полезная игра. Ловить невесть что на одного-единственного живца, находившегося в моем распоряжении, то есть на самого себя – других методик поиска у меня нынче не было.
