Борис Пшеничный - Коридоры сознания
И все же лысый черт сделал свое черное дело. Вогнал в меня гвоздь сомнения.
В самую ответственную минуту меня вдруг застопорило: в самом деле, о чем она сейчас думает? Или о ком? Может же быть так: телом — с одним, а в мыслях — с другим. Воображение у нее богатое. Что если вместо меня видится ей какой-нибудь хмырь? Скажем, сосед по дому или кудлатый пиликальщик из музшколы. Я здесь выкладываюсь, потею, а она...
Где подозрение, там ревность; где ревность, там подозрение в квадрате. Слегка отстраняюсь, заглядываю в лицо. Млеет, на губах истома. Но не смотрит, глаза почему-то прикрыла. Не хочет меня видеть? Кого-то представляет? Уже не сомневаюсь: так и есть, подменила меня ведьма! С другим тешится. С кем?
Чуткая, встрепенулась:
— Что с тобой?
— Ничего, ничего, — говорю. — Лежи.
— Что-то не так?
— Все нормально.
Но ее не проведешь. Плечо мне прикусила, требует:
— Признавайся, не то искусаю.
Ну, меня и прорвано.
— Его кусай! — кричу. — Посмотрю, как у тебя это получится.
До нее все еще не доходит.
— Да о ком ты? Объясни же.
— А кто у тебя на уме? Его, его попробуй на зуб! Он слаще.
Наконец догадалась, откуда ветер. Ресницами захлопала, не знает — плакать или смеяться.
— Глупый ты, глупый. Ой, какой дурак! Отцу поверил. Так он же совсем о другом. — Ткнула головой меня в грудь. — Я давно собиралась сказать... Пошли на кухню, чего-нибудь выпьем.
О люди!
Бьюсь об заклад, даю голову на отсечение — вы ни фига не смыслите в любви. Уж поверьте. То, что познало человечество, веками ерзая на кровати и вздыхая при луне, никакого отношения к подлинной любви не имеет. Секс — да. Эротика — да. Блуд и скотские страсти — да, да, да! Но не любовь. Не та любовь, которая одна только и достойна сапиенса. Род людской лишь подошел к порогу истинной любви и застрял в предбаннике. Смутные предчувствия — она есть и где-то близко — смущают людские души, обрекая их на неистовые метания и слепой поиск. Люди жаждут. Жаждут Большой Любви. Но в своем нетерпении не близят ее, а ломают ведущие к ней мосты. Всякие Джеки Потрошители и де Сады, голубые и розовые, поборники групсекса и онанисты, некрофилы и скотострастцы — не что иное, как порождение ада неудовлетворенной плоти. Остановитесь! Не там ищите, двуногие слепцы. Вам надо в райские кущи духа, а вы прете в болото плотских страстей. Вы — не скоты, скоты — не вы. Хотите любить — так вылезайте из своих потных шкур и летите. Летите в свободном полете любви. Долой плоть! Да здравствует совокупление душ! Вперед — и амур с вами!
Я достал, что было в холодильнике, — початую бутылку трехзвездочного. Лень было лезть в сервант за рюмками, плеснул в чайные чашки. Но пить мы пока не стали. Говорили на трезвую голову. Есть вещи, о которых только так, на трезвую голову.
— Допустим, — продолжал я тему, зачатую в постели, — допустим, я не понял твоего папашу. Ну, бестолочь я, остолоп, дундук, непроходимая тундра. Уродился таким.
— Угу, — охотно согласилась Ольга, смахнув со щеки слезу.
— А ты что плачешь?
— Что ты таким уродился. Жалеючи тебя.
— Не хнычь. Еще не все потеряно, авось поумнею. Только просвети. Почему ты промолчала, когда он сказал, что ты не можешь? Зачем ему эта клюква?
Она вновь, теперь уже ладонью, вытерла щеку. Я предложил сходить за платком. Покачала головой — не надо.
— Отец не врал. Это правда — не могу. Так, как все, — не могу.
— Что-то не заметно. По мне — на все сто.
— Но мне этого мало.
Каково, представь, услышать такое заявление? Принял, разумеется, на свой счет. А кто еще виноват, если женщине с тобой — мало. Напыжился.
Она заметила. Поспешила успокоить.
— Ты тут не при чем. У тебя все в порядке. Другая бы — визжала.
Пролила бальзам на мою самцовую душу.
Платок я все-таки принес — прохудились ведьмины глазки, хотя причин-истоков я не видел. Тучи скрывались где-то в карем провале глазниц. И плакала она как-то сомнительно. Одними глазами. Словно баловалась спрятанными в них крохотными краниками. Откроет — кап-кап — побежало. Закроет — сухо. Слезить, может, уже не хотелось, но что-то в краниках разладилось, резьба свинтилась. Потом справилась. Закрыла наглухо.
— Извини...
Я ждал откровений. И она решилась.
— То, что у нас сейчас с тобой... — посмотрела с вопросом: не обижусь ли?
— Тебя не устраивает — понял. Чего бы ты хотела?
— Мы могли бы иметь нечто большее. Совсем другое. Упоительное.
— А яснее?
— Давай встречаться ТАМ.
Наверно, у меня был совершенно тупой вид, и она прикрыла мне рот ладонью, чтобы не сморозил очередную глупость.
— Дай сказать... Для начала только попробуем. Посмотрим, как получится. Полетаем и вернемся. Если не понравится — не надо, больше не будем. Но я уверена, что...
Встречаться ТАМ — значит, отказаться от встреч ЗДЕСЬ. Когда это до меня дошло, а доходило, как до жирафа, музыку заказывал уже другой день и другие заботы. Вчера я был сыт, и меня нетрудно было уговорить на временное воздержание. Взамен на скорое «упоительное» пиршество. Сегодня же я успел проголодаться, и щедрые посулы Ольги уже не казались столь привлекательными. Тем более, что я совершенно не представлял, что и как у нас получится. Засомневался: не меняю ли шило на мыло? Мне хотелось быть с ней здесь и сейчас.
Позвонил ей домой: хочу видеть.
Она отговорилась: сегодня не получится.
Я на своем: что так?
Она ни в какую. Внеурочные занятия в музшколе. Перенести нельзя и устроить, чтобы подменили, тоже не может.
Вот так. Дисциплинированная стала. Чувство долга в ней с утра заговорило. Что ж, бывает.
К концу дня вновь позвонил. Она в классе, но скоро освободиться — что передать?
Передавать ничего не надо. В моем распоряжении добрых полчаса. Успею, если сейчас же сорвусь с работы. Прямо у входа в музшколу и перехвачу. Осталось уговорить напарника.
Коваленок без лишних расспросов: гуляй, раз нужно.
Нужно, дружище. Очень нужно.
О наших с Ольгой делах он не знает. Догадывается, что кто-то у меня появился — бегаю иногда в вестибюль к телефону. Но ему и в голову не придет, что это — дочь шефа. Воображения я хватает. Бог обидел. Зато надежен. Скала. Я могу уходить смело. Прикроет, если что.
Но я зря суетился. Уж если Ольга сказала: «сегодня не получится», то так тому и быть. Все у меня сорвалось. Когда уже закрутился, даже терминал зачехлил, — срочный вызов к шефу.
