Морье Дю - Паразиты
"Это ее... посмотри скорее, пока она тебя не видит", - долетало до Найэла, а Мама проходила мимо, делая вид, что не слышит. С Папой все обстояло иначе, он был легкой добычей. Стоило ему услышать, что кто-то произносит "Делейни", как он поднимал голову и улыбался, после чего его окружали с просьбами дать автограф. Но сегодня вокруг ни души, очень жарко и тихо.
Они еще не ушли далеко от дома, когда Мама сказала:
- Бесполезно. Мне придется сесть. А ты иди. Не обращай на меня внимания.
Она была бледна и выглядела усталой. Она села в небольшом углублении в скале, поросшем травой.
- Я останусь с тобой, - сказал Найэл. - Так будет лучше.
Некоторое время она молчала, глядя поверх моря на маленькие острова, за которыми стоял маяк.
- Я не совсем здорова, - сказала она. - Мне уже давно не по себе. Постоянно чувствую какую-то странную боль.
Найэл не знал, что сказать. Он не выпускал ее руку.
- Вот почему я так много лежу и отдыхаю, - сказала она. - И головная боль здесь вовсе не при чем.
Прилетела стрекоза и села ей на колено. Найэл смахнул ее.
- Почему Папа не посылает за доктором? - спросил он.
- Папа не знает, - сказала она. - Я ему не говорила.
Как странно, подумал Найэл. Ему всегда казалось, что Папа знает все.
- Видишь ли, я знаю, что это такое, - сказала она. - Что-то не в порядке внутри. Боль именно такого рода. Если бы я сказала Папе, он заставил бы меня обратиться к врачу, а врач сказал бы, что мне нужна операция.
- Но после нее ты почувствовала бы себя лучше. Боль бы прошла.
- Возможно, - сказала она. - Не знаю. Я знаю одно - после операции я больше не буду танцевать.
Не будет танцевать. Он не мог представить себе театр без Мамы. Не мог вообразить, как Папа каждый вечер выходит на сцену и поет свои песни, а Мамы нет рядом, за кулисами. Как же так, ведь она была душой спектакля, его средоточием, источником вдохновения. Иногда Папа не мог петь из-за ларингита или простуды. Голос вещь ненадежная. Мама никогда не отменяла спектакля. Никогда не подводила. Папа болен, значит ей надо немного изменить программу, поменять местами танцы. Публика все равно приходила, и ее было не меньше. Конечно, они любили Папу; любили его как человека, любили его песни, но в театр приходили прежде всего для того, чтобы увидеть Маму.
- Больше не будешь танцевать? - спросил Найэл. - Но что же тогда будет? Что будут делать зрители?
- Ничего не будет, - сказала она. - Видишь ли, Театр - забавная вещь. У публики память короткая.
Не выпуская Маминой руки, Найэл осторожно поворачивал в разные стороны кольцо с голубым камнем, и ему казалось, что тем самым он каким-то странным образом утешает и успокаивает ее.
- Это я, - сказала она. - Это вся моя жизнь. Ничего другого для меня не существует. Никогда не существовало.
- Я знаю, - сказал он. - Я понимаю.
Он знал, что она говорит о своих танцах, о своем искусстве и старается объяснить ему, что именно в нем причина и источник того, почему она так сильно отличается от других женщин, от других матерей. Именно поэтому в прошлом она так часто бывала холодной, сердитой, неласковой. Нет, никогда не была она холодной, сердитой, неласковой. Он вовсе не это имел в виду. Просто, когда он был маленьким, он слишком многого ожидал, слишком на многое надеялся, и надежды его никогда не сбывались. Теперь он повзрослел, теперь он понял.
- Женщина странно устроена, - сказала она. - Где-то глубоко в ней спрятано то, что невозможно объяснить. Врачи думают, что все знают, но они ошибаются. Это то, что дает жизнь - будь то танец, любовь или дети - как творческая сила в мужчине. Но у мужчин она остается навсегда. Ее нельзя уничтожить. У нас все иначе. Нас она посещает ненадолго, а потом уходит. Вспыхнет и умрет, и ничего с этим не поделаешь. Остается только смотреть, как она уходит. И, уходя, ничего после себя не оставляет. Совсем ничего.
Найэл по-прежнему крутил и поворачивал ее кольцо. Голубой камень сверкал и искрился на солнце. Найэл не знал, что сказать ей.
- Для большинства женщин это не имеет значения, - сказала Мама, - а для меня имеет.
Последние рыбачьи лодки вошли в гавань, и впервые за весь день на берег повеяло прохладным дыханьем легкого морского бриза. С приливом направление ветра переменилось. Бриз играл с Маминым шифоновым шарфом, развевая его над ее плечами. Ерошил волосы Найэла.
- Мужчины не понимают, - сказала она, - во всяком случае, такие, как Папа. Они ласковы, внимательны, укрывают вам ноги пледом, приносят разные мелочи, когда их попросят, но они озадачены и считают, что женщина капризничает. У них свое мужество, своя жизненная сила, и у них нет ответа.
- У Папы не очень много мужества, - сказал Найэл. - Когда он делает себе больно, то поднимает страшный шум. Если он хоть немножко порежется, то идет к Труде за пластырем.
- Это не то, - сказала она. - Я имела в виду другое мужество. - Она улыбнулась и погладила его по коленке.
- Я наговорила массу вздора, правда? - сказала она.
- Нет, - сказал Найэл. - Нет.
Он боялся, что она замолчит или скажет, что пора идти, что надо идти и найти остальных.
- Я люблю, когда ты со мной разговариваешь, - сказал он. - Очень люблю.
- Любишь? - сказала она. - Интересно, почему.
Она вновь смотрела поверх моря на острова.
- Сколько тебе лет? - спросила она. - Я всегда забываю.
- Скоро будет тринадцать, - сказал он.
- Ты был таким необычным ребенком, - сказала она. - Всегда сдержанный, не то что Мария и Селия. Мне всегда казалось, что ни я, ни все остальные тебя нисколько не интересуем.
Найэл не ответил. Он сорвал маргаритку и принялся вертеть ее в пальцах.
- Этим летом ты стал более внимательным и ласковым, - сказала она. Теперь тебя легче понять.
Найэл продолжал теребить маргаритку, обрывая лепесток за лепестком.
- Может быть, когда-нибудь ты напишешь для меня музыку, - сказала она. - Может быть, ты напишешь то, что я смогу превратить в танец. Мы будем работать вместе, и ты пойдешь со мной в театр и будешь дирижировать для меня вместо Салливана. Это было бы замечательно, разве нет? Ты хотел бы заниматься этим, когда станешь мужчиной?
Несколько секунд он смотрел на нее, затем отвернулся.
- Это единственное, чем я хочу заниматься, - сказал он.
Мама рассмеялась и снова погладила его по коленке.
- Пойдем, - сказала она. - Становится прохладно. Пора вернуться домой и выпить чаю.
Она встала. Она туже стянула шифоновый шарф на голове и на шее.
- Взгляни на эти гвоздики, - сказала она. - Как красиво они растут под выступом скалы. Давай соберем. Я поставлю их в вазочку рядом с кроватью.
Она наклонилась и стала собирать гвоздики.
- Посмотри, вон еще, - сказала она, - там повыше, слева. Ты можешь достать их для меня?
