Эдгар По - Эдгар По (биография)
Так проходил месяц за месяцем. 14 июля 1826 года умер Джефферсон, и По впервые услышал тяжелый удары университетского колокола, возвестившего о его кончине. Эдгар был секретарем "Джефферсоновского литературного общества", созданного студентами, и, узнав о смерти человека, чье имя оно носило, основателя Виргинского университета, выдающегося мыслителя и политика, он, без сомнения, присоединил свой голос к траурным речам, отдавшим последнюю дань великому американцу.
Конец осени 1826 года был отмечен для По событиями еще более печальными - в декабре в Шарлотсвилл прибыл с визитом Джон Аллан, которого привели в университет отнюдь не академические интересы. Направить туда стопы его вынудило получение немалого числа рукописных листов с подписью его воспитанника. Увы, то были не стихотворения и не поэмы, а представленные к оплате счета.
Заканчивался очередной семестр, и по мере приближения рождественских каникул шарлотсвиллских торговцев все сильнее одолевало желание поглядеть, какого цвета деньги у их веселых молодых клиентов, прежде чем те разъедутся по домам. Счета были разосланы родителям, и начались обычные в таких случаях перипетии. Что до Эдгара, то исключительная скупость опекуна, почти не присылавшего ему денег, заставила его изрядно злоупотребить местным кредитом.
Прижимистого шотландца, должно быть, чуть не хватил удар, когда взгляду его предстали многочисленные вехи счетов и векселей, отметившие путь утех, пройденный его воспитанником. Немедля велев заложить экипаж, он во весь опор помчался в Шарлотсвилл. Двухдневный переезд по тряским дорогам, проложенным в гористой части Виргинии, вряд ли помог умерить его гнев. У него имелось достаточно времени, чтобы как следует обдумать, что ему надлежит сказать и сделать. Действовал он, как всегда, энергично и решительно.
Объяснение, происшедшее между ним и Эдгаром в комнате э 13, было, вероятно, очень бурным. За короткое время, проведенное в университете, По и в самом деле успел совершить немало неразумных поступков, и последствия их оказали огромное влияние на его будущее. Мистер Аллан, без сомнения, столкнулся с довольно строптивым и раздраженным молодым человеком, разговаривать с которым было нелегко. Однако все его прегрешения выплыли наружу, неопровержимо изобличенные целой кипой счетов. В итоге По было сухо сообщено, что на этом его университетская эпопея окончена.
Независимо от того, насколько соответствовали действительности рассказы о пристрастии По к вину, спросилось с него за это полной мерой. О картах нечего и говорить - азартные игры в глазах Аллана были занятием безнравственным и предосудительным. Само собой разумеется, что долги чести он платить отказался. Возместив ту часть долгов, за которую он нес ответственность по закону, Аллан, кипя негодованием, отправился восвояси, немало раздосадованный
тем, что его попытка держать воспитанника в черном теле обернулась, в конце концов, еще большими расходами. Замечательные успехи Эдгара в учении не могли дать ему повода к недовольству, и дело, следовательно, было только в деньгах. Современному человеку трудно понять, в каком отчаянном положении оказался По. В те дни заключение в тюрьму за долги все еще было повсеместно принятым наказанием (законы штата Виргиния отличались в этом смысле особой суровостью), и стоило только распространиться известию об отказе Джона Аллана признать действительными денежные обязательства своего воспитанника а новости подобного рода немедленно становятся всеобщим достоянием, - как за Эдгаром начали бы охотиться судебные исполнители. И до тех пор, пока долги оставались неоплаченными, он не мог возвратиться в тот округ, где были предоставлены заемы. Вскоре после отъезда Аллана против По были возбуждены судебные преследования, вынудившие его покинуть пределы штата. Отказывая ему в помощи, Джон Аллан лишал его тем самым всякой надежды на возвращение. Каковы бы ни были совершенные Эдгаром безрассудства, они не причиняли никому столь большого зла, чтобы оправдать кару, повлиявшую на все его будущее. Мистер Аллан имел, разумеется, право отвергнуть его карточные долги, однако вполне мог бы пожертвовать несколькими сотнями долларов, чтобы рассчитаться с шарлотсвиллскими торговцами. Но факт остается фактом - наш благодетельный коммерсант не счел Эдгара достойным такой жертвы. Тем, кто посягал на его кошелек, не было прощения. Зато несколько лет спустя он сделал в своем завещании весьма щедрые распоряжения в пользу своих внебрачных детей, которые, однако, его вторая жена, нисколько не устрашившись долгой тяжбы, попыталась оспорить. 250 долларов - такова была предельная сумма, которую Джон Аллан считал возможным истратить во исполнение своего обещания дать Эдгару "блестящее образование". Так или иначе, но с университетом было покончено; По упустил представившуюся ему возможность и к тому же оказался теперь перед необходимостью расплачиваться с многочисленными долгами чести, что, без сомнения, было для него самым неприятным во всей этой истории. Финал шарлотсвиллского эпизода разыгрался в самых мрачных тонах. Уильям Уэртенбейкер, один из лучших друзей Эдгара в ту пору, оставил яркое описание его последних часов в университете.
Вечер 20 декабря 1826 года оба молодых человека провели в доме одного из профессоров, скорее всего Такера или Блэттермана, Затем они отправились в "скромное жилище великого поэта". Войдя к себе, По, не проронив ни слова, принялся крушить мебель. Обломки вместе с разными бумагами и накопившимся мусором он стал жечь в камине, одновременно с мрачным видом рассказывая Уэртенбейкеру о своих неприятностях и смутных тревогах, найдя в нем сочувственного слушателя.
Уильям Уэртенбейкер ушел домой около полуночи, оставив По засыпать в комнате, освещенной неверными отблесками гаснущего огня, где догорали последние щепы от стола, на котором были написаны "Тамерлан и другие стихотворения"; вскоре в очаге остался лишь пепел, пепел несбывшихся надежд.
Утром следующего дня Эдгар вместе с несколькими земляками-студентами занял место в отправляющемся на юг дилижансе. В Ричмонд он прибыл накануне Рождества 1826 года. В небольшом сундуке, привезенном им с собой, лежали остатки обширного гардероба, который он приобрел, многократно злоупотребив доверием шарлотсвиллских купцов, несколько любимых книг и рукописи некоторых из стихотворений, вышедших в свет в Бостоне шесть месяцев спустя, Блудный сын возвратился под родной кров. Взбегая вверх по лестнице, ведущей к дверям дома на Мэйн-стрит, он, верно, не тешил себя надеждами на тучного тельца и не рассчитывал, что Джон Аллан в подобных обстоятельствах захочет сыграть роль сжалившегося отца из притчи. И все же, оказавшись в ласковых объятиях миссис Аллан и "тетушки Нэнси", он не мог сетовать на холодность встречи.
