Светлана Дильдина - Созвездие Чаши
— Ну, если скажу, я переключил, что тогда? — голос раздался, наглый, как у мартовского кота на крыше.
— Ты?! — рычит Регор, и в это мгновение Альхели страшно за Мираха. Вот ведь, скотина такая… неужто он?
— Я сказал — если. Что сделаешь?
— Убью нафиг!
— Дурак ты, Регор. Здоровый, как лось, а тупой. Ну, убьешь — меня, кстати, не так просто — а дальше что? Спустится охрана, и тебя в живых не оставят. Им не нужны те, кто милых подопытных мышек гробит. Мы ж дорогие! — он подмигнул Нашире, откровенно по-хамски, и она прыснула, не удержалась.
— Ты или не ты? — спросил сбитый с толку Регор.
— Вот и я думаю, я или не я, и я ли тут стою вообще, — протянул Мирах, состроив скорбную рожу. И так эта рожа не вязалась с резкими его, неправильными чертами, что захохотали все. Кроме пострадавшего, разумеется. А Мирах резко спросил:
— Ты жив?
И, когда Регор кивнул, растерявшись, бросил, будто с ненужной вещью разделался:
— Ну и все.
И распалось кольцо вокруг пострадавшего; в самом деле — жив, значит, все в прядке. А скакать вокруг никто не намерен, пусть врачи наверху скачут, если совсем беда.
Риша сидела, прижимая руку к груди — а что оно так колотится? Унять бы, чтоб никто ничего не заметил… сердце стучит так, что, кажется, всякий слышит. А ведь испугалась за него… испугалась.
Вот он заходит, потягивается — волосы влажные после душа. Майку сиреневую, что в руке держал, бросает на свободный желоб. Рядом с Ришей садится. Та теряется — руку от сердца убрать, чтобы стучало на всю Чашу? Или так и держать? Глупо выходит.
Смешная — будто проблема какая, держать или убирать. Все равно он решает, что и как, а ему не надо, чтобы Риша одну руку отчаянно к груди прижимала.
…Поначалу она терпела, стиснув зубы. Потом, через несколько раз, боль куда-то ушла, и Риша уже не сжималась, когда Мирах подходил к ней и уводил за собой. Когда приходилось ложиться на мягкую поверхность синего «желоба». Руки Мираха были отнюдь не грубыми, и постепенно она привыкла. А сегодня произошло совсем странное. Ей стало хорошо и тепло… и приятно. Тогда она попросила шепотом, запинаясь:
— Мирах, а можно… еще немножко?
— Что, понравилось трахаться? — хмыкнул он. И прибавил мирно: — Ну, ты чего краснеешь? Это так называется.
— Ну, есть же и другие слова — вот хоть «заниматься любовью», — шепнула Риши, пряча полыхающее лицо. Мирах отозвался решительно:
— Какая дрянь эта фразочка… Любовь или есть, или нет. Заниматься ею нельзя.
На другой день Шару отправили в Чашу — кому-то захотелось на свою драгоценную «подопечную» полюбоваться. Ну и ставки наверняка, без этого как?
Трансляция не велась, но и не было интересно особо. Одиночный заход — мелочь, пустяк. Разве что для зеленых новичков страшен. Сидели, глазели на небо, Саиф лениво потягивал сок через трубочку. Да и забыл трубочку изо рта вынуть, когда загорелось в белесом небе маленькое алое солнышко — ненадолго, секунды на три всего.
Подростки притихли. Словно стайка воробушков, сидели они на синих уступах городьбы — стенки.
— Хорошая девчонка была, — жалостно выдохнул Наос.
Шаула губы покусывала, и Майя подозрительно отворачивалась.
— Вот так и мы все вскорости, — сумрачно сказал Саиф. — И все ближе наше время подходит.
Мертвая тишина повисла — даже не мертвая, а заживо опустошенная, нехорошая такая, в кровь проникающая.
— Ой уж, — ненавистный голос тишину разорвал. — Саиф, ну, поплачься Шауле, она у нас Мама… или тебе прям так Шары хватать не будет? Так другую пришлют. Покрасивей, — и подмигнул Саифу.
— Ты что, с ума сошел?! — взвилась Тайгета, и злые слова посыпались градом. Закончился ураган быстро — и вот уже подростки растерянно переглядывались, и кое-то явно жалел о вырвавшихся словах.
— Угомонились? — спросил Мирах резко, неприязненно. — Вопите, как стадо придурков. Давайте, лапки на себя наложите заранее! Хныкать все мастера!
И прибавил сумрачно:
— Девчонку жаль. Но не она первая и не она последняя. Жить надо…
— Не жить — выживать, — сказал Саиф, сейчас совсем уж смахивающий на сиамского кота, обозленного трепкой. — За счет тех, кто не смог или не успел приспособиться. Раз уж ты такой искренний, скажи и это.
— Правдолюбцы, мать вашу, — буркнул Регор.
Шедар приоткрыл рот, собираясь как-то успокоить товарищей. Но тоненьким таким, бесплотным колокольчиком прозвучал голосок Риши:
— Я не хочу так приспосабливаться!
— Во дура, — сказал Регор, смачно хлопая ее по спине. — Такая девка красивая, а хочет загнуться.
Она вскрикнула, отшатнулась — и кинулась прочь, к площадке, не соображая, куда бежит. Все равно куда, лишь бы скорее отсюда прочь.
— Риииша!
Мирах. Крик, будто в него воткнули что острое… осколок бутылочный.
Помчался за ней, сбил с ног у самого края.
— Риша, не надо, ты что?!
Прижал ее к себе с силой, не думая, что Рише может быть больно:
— Глупая девочка…
Альхели подоспел — ему плевать было, что происходит, он кинулся на Мираха, оттаскивая его от Риши, и мальчишки сплелись в один клубок, катающийся по земле. Альхели не знал, что чувствует Мирах, а у него самого было одно желание — переломать ему все, что можно, зубами, ногтями, чем угодно разорвать на мелкие части. Потому что ОН был во всем виноват. И в попытке Риши пробежаться над котловиной, и в том, что Альхели плохо, и в том, что существует Чаша, и таращится в небо раскрытым брюхом своим.
Теперь уже их оттаскивали от края, что-то кричал Шедар, потом Альхели вдохнул воздух вместе с изрядной порцией воды. Закашлялся, отцепившись от Мираха, почувствовал, что его куда-то тащат и укладывают на траву. Ничего не видел — правый глаз заплыл от удара, а с ресниц левого капала кровь.
— Дерьмо… — прошептал, пытаясь подняться. Кто-то, кажется, Шедар на пару с Энифом, подняли его и потащили в «логово».
К ужину собрались, как ни в чем не бывало. Из столовой прямо с кусками лимонного пирога перекочевали в тренажерный зал — снаружи накрапывал дождик, и вообще было муторно, а подростки привыкли сидеть кто выше, кто ниже.
— А у нас гибискус расцвел, — поведала Майя, с ногами забираясь на тренажер. — Красный. Вот такой цветок, — она показала — размером с ладонь.
Мальчишки молчали. Хезе переглянулся с Энифом — надо что-то сказать? Тот пожал плечами.
— Глупые вы, — сказала Майя.
Тренировки, Чаша — все это, как приправа к блюду, одной ею жив не будешь. Все равно к чему-то иному душа потянется. А к чему ей тянуться? Не к тем ли, благополучным, что там, наверху, подарки дарят? Или к служителям-охранникам, которые общаются с детишками, будто в виварии с мышками — милые, жалко, да ведь ясно заранее — выращивают их для опытов, и нечего особо привязываться.
