Вячеслав Рыбаков - Гравилет «Цесаревич». Фантастические произведения
– День добрый, – голосом скопца сообщил он, дал Пахареву подержать жирненькую свою пятерню, потом поднялся на цыпочки и дружески потрепал генерала по плечу.
– Все длиннеешь, Степан Филимоныч, – пошутил он.
Пахарев улыбнулся, и тут же с готовностью расплылись все.
Маршал дал руку заму по учебной части, начальнику политотдела, а потом сказал: «Всем – день добрый, товарищи офицеры!»
– «Здравия желаем, товарищ маршал!» – ответили те.
– Айда, – сказал Белков.
На пяти черных машинах, распугивая светофоры, они понеслись от Московского вокзала на север. Вывернули на Литейный мост, кавалькадой взлетели на вершину его пологой, изящной дуги. Поплыла назад распластавшаяся в душной сероватой дымке невского утра грузная «Аврора». Глядя в ее сторону, маршал положил левую ладонь на сгиб правой, а правую, стиснув кулачок, упруго вскинул в неприличном жесте и, изобразив таким образом знаменитую пушку, баском сказал: «Бабах!» Эту шутку он отмачивал здесь, на мосту, всякий раз. Пахарев, сидевший рядом с маршалом на заднем сиденьи, как всегда, смолчал. Водитель даже не обернулся.
Они приехали, поднялись на седьмой этаж. Маршал катился по ковровым коридорам и похваливал: «Чистота… порядок… узнаю твою руку, Степан Филимоныч… Это что? А, клубное фойе, запамятовал. Дурацких фотографий ты тут понавешал. Приборы, приборы, как в музее. Девчат надо вешать, связисток молоденьких, чтобы икры ядрились! В фойе клуба все должно радовать глаз…»
Вошли. Женечка поднялась из-за стола и наклонила голову в приветствии.
– Денек добрый, – сообщил маршал, улыбаясь. – Ты все, Женя, хорошеешь. Расцветаешь, как цветочек. Кто ж тебя поливает?
Женечка изобразила благодарную улыбку.
– Спасибо, вы очень добры ко мне.
– Ого! – поразился Белков. – Неужто и этому мне тебя учить? На маршальский комплимент и отвечать комплиментом надо! Маршал не хахаль на танцульках! Да, господа офицеры, – пошутил он и сам заулыбался, показывая, что гневные реплики были не всерьез, – подраспустили вы своих секретуток… Так. Стены серые. Женя! Я ли тебя не предупреждал?
– Мы не получили от вас четких директив относительно цвета замены, товарищ маршал, – немедленно проговорил Пахарев. – Поэтому отложили решение вопроса до вашего приезда, надеясь посоветоваться непосредственно.
Маршал слегка набычился. Оглянулся на сопровождающих.
– Хорошо, Степан Филимоныч, – пошел он на мирровую. – Мы с тобой еще поговорим.
Пахарев вежливо склонил длинную голову и сказал с приятной улыбкой:
– От души надеюсь, что график игры позволит нам выкроить час-другой для решения этой важной проблемы.
Стало очень тихо. Маршал оттопырил нижнюю губу, смерил Пахарева взглядом. Качнулся с каблука на носок.
– Понял, на что намекаешь, – сказал он с заметной угрозой в голосе. – Но в армии пустяков нет, Степан Филимоныч. Вот не думал, что мне тебя этому учить. Все важно! Радары двигать вправо-влево и дурак сумеет. А вот чтоб каждая мелочь работала на создание благоприятного психологического климата в коллективе – тут постараться надо, помозговать как следует! И не пренебрегать мелочами!
Офицеры шумно перевели дух.
Совесть, опять подумал Пахарев. Какая к черту совесть. Просто я злой, страшно злой, и даже не понять, на что. На все. Предел. Терпеть больше не могу. Работать могу, а терпеть не могу. Давайте работать. Ради бога, товарищ маршал, давайте работать. А то ведь я такой злой. Спасибо тебе, злость. Спасибо, парень, который никогда не позвонит Вике, спасибо, неизвестный солдат. Спасибо, Женечка.
– Может быть, начнем помаленьку? – предложил он.
– Начнем, начнем, – угрюмо согласился маршал.
Женечка спросила:
– Кофе подать сейчас?
– Я скажу, когда! – рявкнул маршал. Он шагнул к двери, ведшей из приемной в кабинет, – к той самой, из которой выглядывал вчера с коробкой конфет Пахарев. И вдруг резко остановился. Все опять замерло. Белков подскочил к окну, схватил стоявший у стены длинный деревянный шест, которым Женечка открывала и задергивала занавески на огромных окнах, и, переваливаясь, подкатился к столу.
– Это что?! – уже не сдерживаясь, визгливо заорал он, потрясая шестом. – Я спрашиваю, это что? Или я не говорил, чтоб заменить деревяху на алюминий? Срамно такое в генеральской приемной! Срамно! Или я, тудыть вашу, не говорил?!
И он, кавалерийски размахнувшись, хряснул шестом по столу. Женечка отшатнулась, чуть вскрикнув. С ужасающим костяным треском шест переломился, словно взорвался: кусок его, вертясь, прыгнул в сторону, задев Женечкино плечо, и на взлете угодил в пах начальнику строевого отдела. Полковник Хворобин коротко дернулся и, не нарушая стойки «смирно», которую принял при первом же выкрике Белкова, шумно втянул носом воздух.
– Впредь напоминать не буду! – тяжко дыша и мотаясь взглядом с обломка в руке на обломок на полу, прохрипел маршал. Перевел дух. – Айда, товарищи офицеры. Дело не ждет.
Он повернулся.
– Минуточку, – сказал Пахарев резко и весело.
Все уставились на него. «Степан, не дури!!» – раздался сзади отчаянный шепот начполита.
– Да? – глядя исподлобья, фальцетом рявкнул маршал.
Только бы не инфаркт, вдруг подумал Пахарев. Только бы не инфаркт!
– Если Москва, – сам изумляясь складности своей совершенно не подготовленной речи, отчеканил Пахарев, – не уполномочила вас, товарищ маршал, довести до нашего сведения, что хамство впредь должно являться украшением советского офицера, и все происходящее – плод вашей личной инициативы, предлагаю вам немедленно извиниться перед Евгенией Андреевной. Вести себя таким образом в присутствии женщины, которая значительно ниже вас по положению и не может ответить вам пощечиной – подло, товарищ маршал.
«Филимоныч!» – свистяще выкрикнул сзади начполит.
Зажужжала муха и смолкла.
Белков стремительно багровел.
– Что? – просипел он.
– Немедленно, – сказал Пахарев. – В присутствии всех, при ком вы… хулиганили.
Белков враскорячку пригнулся и растопырил пальцы, будто готовясь броситься на Пахарева; открыл рот, закрыл, снова открыл. Шея его надулась, воротничок туго врезался в толстую, как у черепахи, кожу.
Женечкины глаза с громадными от ужаса и сострадания черными зрачками летели на Пахарева, как смерть. Но нет – как жизнь. Все наконец-то стало просто. Пахарев снова, будто лейтенант, воевал с фашизмом.
Прорывался из окружения.
В этот момент Дима еще лишь начал просыпаться. Он спал хоть и крепко, но очень беспокойно. Снилась Она. Снилась Вика. Снилась Ева. Потом снова Она. Потом какая-то незнакомая, фантастическая девушка, почему-то в очках, хотя в жизни Дима очкастых девушек недолюбливал. Потом даже Вика с Евой одновременно. И просыпаться не хотелось.
