Сергей Казменко - Хранитель леса
Спаслись, однако. Каким-то чудом. Поначалу, когда в бродячий лес попали, я думал: все, крышка. Деревья ходят как в водовороте и плюются шипучкой, а там, куда она попадает, все чернеет и слизью покрывается. Листьев на деревьях почти и не осталось, одни ветки почерневшие. Некоторые, на которые много, значит, шипучки попало, совсем мягкие стали, тягучие, будто из резины, свешиваются до земли и за деревьями-то бредущими так и тянутся. Бр-р-р!.. Ну а в центре, вокруг которого весь этот хоровод чертов кружит, уже и мха не видать - одна черная грязь, из которой стволы упавшие торчат. Видел я места, где лес вот так вот бродил, слышал от людей бывалых, как оно бывает, но сам еще ни разу в такую переделку не попадал. Там потом поляна круглая образуется безо всякой растительности. Сверху грязь сухая, вроде даже и идти можно, а пройдешь несколько шагов - и провалишься, и поминай, как звали. Вытаскивать бесполезно, грязь едкая, кожу проедает, так что одни лишние мучения.
Каким-то чудом мы тогда все же выбрались. В туман еще по пути густущий попали, ног не видать было, но и там не влипли, перебрались. Кенарю, правда, шипучка на руку попала, он выл всю дорогу. Еще бы ему не выть: рука до локтя почернела, да и рукав от куртки отвалился. Ну да это не смертельно, это заживало. Если знать, так в лесу на всякую почти гадость свое противоядие найти можно, как я полагаю. Знали мы мало - вот в чем беда. Но уж ожоги-то от шипучки лечить умели.
Деревья вокруг нас шатались, как от ветра, корни из-подо мха белые то и дело показывались, но после бродячего леса это уже как-то и не пугало. В общем, часика через полтора добрались-таки мы до лагеря нашего и у шалаша свалились.
Последними мы пришли, после нас никто уже не вернулся. Три пары так в лесу и остались. А вернулись еще Мысляк с Ханыгой, Очко с Бухгалтером и Окорок в одиночку. Брюхач еще вернулся, райских ягод он набрал несколько горстей, а про кисель сказал, что не будет он кисель жрать, раз кисель здесь отравленный, что пусть его дураки всякие жрут, а сам он жрать отраву не собирается, ему всего пять месяцев осталось, и очень ему хочется эти пять месяцев дотянуть. В общем, ныл он и ныл, и не было ему никакого дела до тех, кто в лесу загнулся. Только тогда и заткнулся, когда Мысляк рявкнул, что не ной, дескать, зараза поганая, кончай, дескать, зараза поганая, ныть. Тогда он затих, но потом опять начал что-то свое тянуть потихоньку.
Голодные мы были жутко, ягоды вмиг подмели, но какая с ягод сытость? Брюхач, идиот чертов, даже с ягодами толком не справился, у него же половина разбежалась. Да еще беда приключилась: пока жбан с ягодами вдали от костра стоял, на нем зараза желтая завелась и порядком один край изъела. Еще часа три - вообще остались бы без жбана из-за этого нытика. Ханыга, так тот, как заразу желтую увидел, так прямо взбесился. Ни слова не говоря вскочил да как заедет Брюхачу ногой в пузо. Тот так и сел без звука на землю, шары выкатил и икать начал. А мы быстренько жбан в костер кинули, чтобы заразу, значит, извести.
Стемнело вскоре. В шалаш мы идти побоялись, сидели у костра и дремали. В лесу среди ночи вдруг сильно зашебуршало, но потом успокоилось, только совы болотные уж больно разорались. Нет, я их никогда не видел. Никто их не видел, насколько я знаю. Очко говорил, что вовсе это не совы, что это сами деревья так кричат. Поди проверь - может, и так. В лесу ведь полно такого, о чем мы и не подозреваем. А что там ночью творится, вообще неведомо. Ночью, если ты не в укрытии, все что угодно с тобой случиться может. Как ночью человек, скажем, от костра отойдет или из шалаша вылезет - все, пропал. А то бывает, что бредучка на него нападет. И будет он топать не останавливаясь, пока от голода не околеет или не свалится где-нибудь. Бредуны - это люди конченые, они уже ничего не соображают, глаза пустые и на голос не отзываются. Ходят они по лесу кругами, так что постоянно, пока не сгинут, в лагерь возвращаются. Кто по два-три раза за день, а кто раз в несколько дней. Видел я их, раз двадцать, наверное, видел. Идут себе не останавливаясь через лагерь, а сами худущие, и глаза пустые. Ну то есть не взгляд пустой, а просто глаз у них нет.
Как рассвело, решили мы в лагерь топать. Раз лес тронулся, то черт с ним, с участком, все равно пропадет. Мы тогда не знали еще, что в лагере творится, мы думали, что одни так вот влипли. Тронулись на голодный желудок, только и взяли, что жбан один, больше и брать нечего было. Брюхача нести заставили. Ханыга пригрозил ему, что если он опять заразу желтую проморгает, мы его в лесу оставим, так Брюхач поначалу даже присмирел совсем. Потом, конечно, опять завелся, но тихонько уже, так что можно было и не слушать.
Надо было нам болото обходить. Никакой дурак не пошел бы там, через болото это, напрямик к лагерю. Пройти оно конечно можно, да времени на это ушло бы раз в пять больше, чем на обход. Потому как дошли мы до края болота, так налево повернули. Давно это замечено, что так ходить всего безопаснее. Либо слева что прихватит, либо справа, а так, чтобы в самом центре опасного участка вдруг оказаться - такого не бывает. И вот идем мы и мест не узнаем. Была вроде ложбина, а теперь пригорок появился, сыро всегда было, а теперь мох под ногами высох совсем, шуршит и пластами целыми отламывается. А под ним земля совсем сухая и растрескавшаяся. Я даже подумал тогда, что мы либо рехнулись, либо солнце не с той стороны встало, и бредем мы, стало быть, невесть куда. Но делать-то нечего, идем. А склон впереди все круче, и вроде как дрожит земля под ногами, а спереди то и дело комки мха по склону скатываются. Хотели даже назад повернуть, но Ханыга, опытный самый, он восьмой год досиживал, не разрешил. Знаю, говорит, шесть лет назад так было, когда бот с орбитальной станции рядом грохнулся. Сначала, говорит, вот так же вспухло, а дня через три наверху прорвало, и оттуда кисель тухлый потек, затопил все. На этом же, говорит, болоте и было. Это, говорит, нам даже и на руку, если проскочить успеем. Путь сократим.
Но нам, конечно, не повезло. Поздновато вышли. Идем, а земля под ногами ходуном ходит. И гудит, как колокол какой. Брюхач сзади тащится, еле поспевает, и уже в полный голос ноет, не боится, падла, что накостыляем. Бухтит, что сволочи мы все, дескать, сами налегке идем, а его заставили жбан тащить, а он человек болезненный, и ему всего пять месяцев осталось. И тут он вдруг замолкает на полуслове. У самой вершины дело было, и я поначалу даже не понял, что случилось. Только вдруг так тряхануло, что все мы на землю повалились. Вскакиваю, назад оглядываюсь нет Брюхача, только жбан вниз по склону катится. И Ханыга как заорет: "Вниз! Скорее!".
Ну мы и побежали.
Впереди, значит, Ханыга бежал, за ним Мысляк, ну и я третьим. Остальных я вообще больше не видел. Потом, где-то на середине склона уже, еще раз тряхануло, да так, что я прямо башкой обо что-то ударился, пока падал. Очнулся - ничего понять не могу. Лежу - и не пошевелиться. Как по рукам и ногам связанный, ей-богу. Или будто корешок дурманный пожевал натощак. И вдруг вижу, что сверху поток течет. Не вода, нет, скорее это на кисель похоже, только грязный очень, да и вонища совсем не такая. Хочу встать - не пошевелиться. Так бы, наверное, и потонул, да опять повезло я, оказывается, в ветвях дерева поваленного запутался, дерево-то поплыло, ну и меня вместе с ним поволокло, как на лодке какой. Потом оно зацепилось за что-то, остановилось. Гляжу - рядом совсем Мысляк корчится. Ноги ему придавило, встать хочет, а никак. И все бормочет: вот же, дескать, зараза поганая, вот же поганая зараза. Так и утонул на моих глазах. Потом, помню, жбан наш мимо проплыл. Ну а что потом было - из головы начисто вылетело. Не знаю даже, сколько дней прошло. Очнулся - темнота кругом, и шебуршит совсем рядом. Так я до самого рассвета даже дышать боялся.
