Мино Милани - Страна огромных следов
— Вы так думаете? — спросил Куба.
— Кто знает, может быть. А может, это сделал кто-то совсем другой. Откуда мы знаем!
— Вы, Мартин, помните его коготь, да? — приглушенно и взволнованно спросил Дег. Да, я помнил. Но ничего не ответил. Из самого дальнего темного угла кабины донесся тихий размеренный говор Даалу. Куба выслушал его, поглаживая подбородок, и сказал:
— Даалу говорит, что хоть он и бывал в этих краях, ему никогда не доводилось добираться до холмов и спускаться в эту долину. Он говорит, что эти места очень плохие.
— Пусть плохие, — возразил я, возможно, слишком резко, — но мы все равно обследуем их. Перебросим сюда, на эту площадку, все наше снаряжение и устроим здесь базу. Мы же не можем обследовать всю страну, — продолжал я, — тогда уж лучше сразу отказаться, от нашей затеи и вернуться домой. Осмотрим как следует эти холмы, а потом — с Онакторнисом или без него — возьмем курс на Нью-Йорк.
На другой день мы полетели обратно в живарию и спустя неделю перебрались с частью багажа и топлива на площадку у холмов. Раскинули лагерь, поставив две прочных палатки. Странное дело, во в укрытии, сделанном своими руками, мы чувствовали себя куда спокойнее и безопаснее.
Однако спокойствие длилось недолго. В этих местах была какая-то странная атмосфера — необычайной была здесь сама природа: она порабощала все вокруг — решительно и неумолимо. Но перед этим загадочным, хаотичным нагромождением каменистых холмов, в большинстве своем поросших деревьями и кустарником, джунгли, казалось, остановились в нерешительности, словно опасаясь чего-то. И даже свет здесь был иной — окрашенный не столько яркой зеленью листьев, сколько бездушной серостью камней.
Отчего все вокруг выглядело холодным, мрачным и враждебным. В первый вечер, который мы провели возле палаток, солнце опустилось в красноватые облака, и воздух стал тускло багров, а наши лица теперь выглядели призрачными, желтоватыми, похожими на античные маски, символизирующие усталость и страх.
За все эти дни мы не раз возвращались к останкам ягуара и изучали его, но так и не пришли ни к какому разумному заключению. Теперь нам предстояло слетать в живарию еще раз, чтобы забрать остатки снаряжения. Мы отправились туда вдвоем с Кубой, а Дег и Даалу оставили в лагере. Примерно половину дороги мы летели молча. Вдруг Куба заговорил.
— Выходит, — размышлял он, — этот… как его зовут? Этот комиссар Рентрерос не захотел помочь вам, да?
Меня удивил его вопрос. Я давно забыл про Марагуа и про его уголовные тайны. Сейчас меня заботили только наши поиски и я неохотно ответил:
— Ну конечно. Вы же видели, с какой сердечностью он нас встретил.
Куба усмехнулся, и в глазах его промелькнуло что-то жестокое, мстительное.
— Вы правы, — согласился он. — Сначала горилла, этот негр, что пытался свернуть вам шею, потом барба амарилла- неплохой подарок, надо сказать, и наконец, этот доктор Савиль с пулей в груди. Именно так… — Он замолчал, продолжая усмехаться. Постом спросил: — А вы сами видели комиссара?
— Видел. Он в первый же вечер явился к нам в гостиницу… — В голове у меня зазвонили колокольчики тревоги. Куба заметил это.
— В чем дело, Мартин? Комиссар не понравился вам?
— Нет, дело не в этом, — пробормотал я, — просто мне кажется, будто я уже где-то встречал его. Но этого не может быть, конечно.
Минуты две, по меньшей мере, Куба молчал. Потом как-то очень многозначительно проговорил:
— Да, Мартин. Не может быть, чтобы вы встречались где-то прежде с комиссаром Рентреросом.
Я хотел было спросить, как понимать его слова, почему он придает им такое значение, как вдруг Куба закричал, указывая вниз:
— Смотрите! Живария! Горит!
Я посмотрел в иллюминатор и даже вскочил с места — туча густого черного дыма висела над деревьями там, где была живария. Вертолет сделал круг, быстро снижаясь, я открыл иллюминатор и высунулся наружу. В просветах между клубами дыма я увидел высокие, извивающиеся языки голубоватого пламени и хижину — она уже почти сгорела и теперь рушилась, взметая ввысь огромные всполохи искр.
— Это же горит наше топливо! — в отчаянии закричал я.
Куба громко выругался и опустился ниже. Ошибки быть не могло: яростный огонь и его голубой оттенок говорили только об одном — наше горючее исчезает прямо на глазах. Меня охватило мучительное желание понять, в чем же дело, броситься туда, что-то предпринять.
— Приземляйтесь, Куба, — приказал я. Он кивнул и вертолет опустился совсем низко, разгоняя своим вихревым потоком клубы дыма. Я смотрел во все глаза, но так никого и не увидел.
— Возьмите немного правее, к озеру. Куба. Там будет легче приземлиться, а потом…
Я не успел закончить свою мысль, как раздался страшный грохот, и на нас посыпались горящие куски пластиковой обшивки. Мы вскрикнули от неожиданности инстинктивно закрывая лицо руками. Пуля. проделав ровное отверстие в фюзеляже, с глухим ударом застряла в бортовом радиопередатчике.
— Стреляют! — проговорил Куба, и в голосе его не было ни тени волнения. Вертолет сделал еще круг, набирая высоту. Мы услышали, как еще несколько пуль пробили обшивку. Я схватил автомат.
— Поднимайтесь выше, Куба! — крикнул я и, высунувшись в иллюминатор, дал очередь в направлении к земле. Вертолет закачался — отчетливо прозвучала автоматная очередь.
— Мартин! — позвал Куба. Я хоть и стрелял, услышал его слабый голос и обернулся к нему. Вертолет бешено бросало из стороны в сторону.
— Куба! Куба! — закричал я. Он обернулся ко мне, и я увидел, что лицо его залито кровью.
— Пустяки, — отмахнулся он и окровавленными руками вновь ухватился за штурвал. — Пустяки… Перевяжите мне лоб, пожалуйста, — добавил он с поразительным спокойствием, — а то я ничего не вижу.
Я отложил автомат. Теперь мы шли уже над лесом и были вне опасности, далеко от пылающей живарии. Я обтер платком лоб Кубе, поискал рану… Она оказалась в волосах у самого лба.
— Нет, ничего страшного, — сказал я с облегчением, — всего лишь царапина. Какой-нибудь пластиковый осколок, отскочил от обшивки. — Пустяки, Куба, — повторил я. Странно, но в этот момент мне почему-то захотелось смеяться.
— Да, только щиплет, — недовольно проворчал он. Я перевязал ему голову платком и спросил:
— Больно?
Куба взглянул на меня. Он был бледен и обливался потом, но постарался улыбнуться:
— Нет, не больно. Только щиплет… Протрите мне вот этот глаз, черт возьми. Ничего не вижу…
Я вытер его лицо, залитое кровью и потом.
— Это тоже выставьте в счет, Мартин, — сказал Куба, — комиссар перешел к военным действиям Впрочем, — добавил он, — вы и сами объявили ему войну.
