Джо Холдеман - Бесконечная свобода
— И это все? — спросила она. — Только «нет», и больше ничего?
В моем сознании осталась лишь одна, неотвязно повторявшаяся мысль:
— «Каркнул ворон: „Никогда“.
— Есть еще некоторые детали, — он извлек некий четырех — или пятистраничный документ, сложил листки вдвое и положил на кофейный столик. — Прежде всего Дерево выражает вам благодарность за проделанную работу и выплачивает каждому из ста пятидесяти добровольцев одну стопятидесятую долю стоимости корабля.
— Несомненно, в земных кредитах, — заметил я.
— Да… Но сюда же прибавляется и поездка на Землю, где вы сможете потратить эти деньги. Это на самом деле великое счастье, и оно может сделать жизнь каждого из вас легче и гораздо интереснее.
— И всех нас сто пятьдесят людей, возьмут на борт?
— Нет. — Шериф улыбнулся. — Ведь можно отправиться и куда-нибудь, помимо Земли.
— Кто из нас и сколько?
— Семнадцать, и вы в том числе. Во время полета все будут находиться в анабиозных камерах — из соображений безопасности.
— А Человеки будут управлять полетом и жизнеобеспечением? Сколько вас будет?
— Мне не сообщили. А сколько потребуется?
— Наверно, двадцать, если десять из них будут крестьянами. (Мы в своих расчетах не старались вычислить минимально необходимую численность экипажа) Среди вас есть крестьяне?
— Я не знаю ни одного. Хотя мы очень быстро обучаемся.
— Надеюсь, что это так. — Настоящий крестьянин ответил бы совсем по-другому.
— Ты угостила шерифа сидром? — обратилась Мэригей к дочери.
— Я не могу задерживаться, — сказал шериф. — Я только хотел, чтобы вы двое узнали об этом до общего сообщения.
— Это было великодушно, — ответил я. — Спасибо. Он поднялся и принялся одну за другой надевать на себя одежды.
— Я же знаю, что для вас это представляет особый интерес. — Он потряс головой. — Я был сильно удивлен. Мне казалось, что проект обещает одну только выгоду и никаких реальных потерь, и все мы здесь были, конечно, согласны в этом. — Он указал на столик. — Правда, это было решением не только нашего Целого Дерева. Это очень любопытно.
Я проводил его на улицу. От крыльца к дороге вела траншея по пояс глубиной. Солнце снижалось, и морозный воздух сразу же высосал все тепло из моего тела. Два выдоха, и мои усы смерзлись в сосульки.
Всего два года до весны. Реальных года.
Когда я вернулся в дом, Мэригей уже почти дочитала злосчастные бумажки. Она с трудом сдерживала слезы.
— Что там написано?
Не отрывая взгляда от последнего листочка, она протянула мне первые три.
— Тельциане. Это проклятые богом тельциане.
На первой паре страниц, как я и ожидал, приводились экономические расчеты, в которых со скрупулезной справедливостью признавалось, что для отстранения нас от использования временного челнока не было оснований.
Но их групповое сознание соединилось с тельцианским групповым сознанием, и тельциане однозначно сказали: «Нет». Это было слишком опасно — не для нас, а для них.
И они не могли объяснить почему.
— Они заявили, что «существуют вещи, о которых человек не имеет никакого понятия». — Я посмотрел на детей. — В данном случае, говоря «человек», они имели в виду нас.
— Это все, что они добавили, — сказала Мэригей. — Ничего похожего на настоящее объяснение. — Она пощупала нижний край последнего листа. — Здесь что-то написано по-тельциански. — Эти существа составляли официальные документы при помощи письменности, похожей на наш брайлевский шрифт для слепых. — Кто-нибудь из вас может это прочесть?
— Это не так уж сложно, — сказала Сара. Она провела пальцем по строчкам. — Хотя нет. После школы я возьму это в библиотеку и там просмотрю.
— Спасибо, — сказал я. — Уверен, что это все прояснит.
— О, папа. Иногда они вовсе не кажутся странными. — Сара поднялась. — Посмотрю на цыплят. Они, наверно, уже почти готовы.
Обед был прекрасным. Сара поджарила в фольге на угольях картофель и морковь с чесночным соусом и травами.
Но этот прекрасный обед оживляли только дети. Мы с Мэригей были для них плохой компанией. После обеда мы часа два смотрели в кубе шоу фигурного катания, и я подогрел еще сидра.
И лишь наверху, когда мы собирались ложиться спать, Мэригей наконец расплакалась. Просто молча вытирала непрерывно катящиеся слезы.
— Думаю, что к этому следовало быть готовыми, — заметил я. — Правда, я и не думал о тельцианах. Человек обычно ведет себя разумно.
От холода мы укрылись простыней, одеялом и стеганым одеялом.
— Еще двадцать месяцев холодов, — промолвила Мэригей.
— Не для нас, — возразил я.
— Что ты хочешь сказать?
— К черту тельциан и их мистику. Возвращаемся к плану А.
— Плану А?
— Мы ограбим этих ублюдков.
В полдень Сара вернулась домой с расшифровкой тельцианского текста.
— Библиотекарша сказала, что это ритуальная фраза, нечто вроде финала молитвы: «Внутри чуждого неведомое, за его пределами непознаваемое». И еще сказала, что это лишь приблизительное содержание. В человеческом языке нет точного соответствия этим концепциям.
Я нашел ручку, попросил Сару медленно повторить перевод и печатными буквами записал его на обороте листа. Дочь вошла в кухню, чтобы сделать себе бутерброд.
— Ну и что? — спросила она оттуда. — Что ты собираешься делать после этого?
— Ничего, кроме того, что было намечено сделать до четырех часов. Неужели ты думаешь, что я могу заниматься всем сразу. — Повинуясь неясному импульсу, я внес в дом все сельскохозяйственные и рыболовные орудия, имевшие режущие кромки или острые концы, и принялся чистить и точить их. Все это множество блестящих лезвий валялось на полу в гостиной. — Откладывал и откладывал это дело и дотянул до тех пор, пока не стало слишком холодно работать под навесом.
Я не ожидал, что кто-нибудь вернется домой так рано. Но Сара спокойно кивнула. Она выросла среди этих инструментов, и ей было трудно представить их в качестве оружия.
Мы поели в дружелюбном молчании, читая, а вокруг нас лежали топоры и остроги.
Сара доела бутерброд и посмотрела мне в лицо.
— Папа, я хочу лететь с вами. Я был поражен.
— Что?
— На Землю. Ведь вы входите в эти семнадцать человек, не так ли?
— Да, твоя мать и я. Так было сказано в записке. Правда, там не говорилось, как будут выбирать пятнадцать остальных.
— Возможно, они позволят выбирать вам.
— Не исключено. Ты будешь в первой же строке моего списка.
— Спасибо, папа. — Она поцеловала меня в щеку, торопливо оделась и поспешила назад в школу.
