Вячеслав Назаров - Зеленые двери Земли (сборник)
Нина сидела, откинувшись на спинку кресла. Лицо ее заострилось, она улыбалась — скорее для самоуспокоения, чем для демонстрации храбрости. На голове, облегая виски, пылала алая корона, похожая на большой тяжелый венок из маков. А на лоб, волосы и плечи спадала замысловатая сеть проводников. От направленной антенны тянулись по меньшей мере сотни две зеленых гибких шнуров, маленькими присосками соединенных с разными точками тела.
— Иван Сергеевич, точки соединения электродов выбраны произвольно?
— Нет, конечно. Биоизлучение каким-то образом связано с электромагнитными параметрами тела — на этом и основан принцип ее усиления. А точки — места наибольшей электронапряженности кожи — найдены экспериментально…
— А вам ничего не напоминает рисунок этих точек?
— Рисунок? Пожалуй, нет.
— Забавно. Сколько точек вы нашли?
— Двести восемнадцать. А что?
— Так вот я могу без электрометра указать вам еще шестьдесят пять точек, которые вы пропустили.
Карагодский не без удивления ощутил в себе волну радости: он заметил что-то, чего не заметил Пан! Пусть маленькая деталь, но она найдена самостоятельно, без подсказок и объяснений. Или… Или сумасшествие заразительно?
— Не понимаю, Вениамин Лазаревич.
Карагодский тоже не очень понимал свое состояние, но остановиться не мог:
— Вы слышали когда-либо о древней китайской медицине — иглотерапии?
— Разумеется.
— Так вот ваши точки — это и есть знаменитые двести восемьдесят три точки для иглоукалывания, которые были известны китайским медикам две тысячи лет назад… Я, правда, совершенно не понимаю, какая связь между вашей пента-волной и иглоукалыванием, но совпадение вполне вероятно.
— А ведь вы правы… Я просто не обратил внимания… Мне как-то не пришло в голову… Действительно, здесь, видимо, есть связь. В этом имеет смысл покопаться… Отличная идея! Ведь если…
— Иван Сергеевич, я начинаю.
— Начинайте, Ниночка! Как говорят, ни пуха. Только без самодеятельности, хорошо?
— Хорошо. К черту!
Ничего не произошло. Просто антенна в форме цветка орхидеи стала медленно вращаться вокруг своей оси, а Нина, расслабившись, опустила руки на подлокотники и закрыла глаза. По-прежнему сквозь желто-зеленую крышу било солнце, и нестерпимо блестела морская даль, и щетинился тусклыми кустарниками островок, и черноголовые средиземноморские чайки срезали острыми крыльями гребешки волн и снова взмывали вверх с трепещущей добычей в клюве — ровно ничего не изменилось в мире за эти полчаса, кроме того, быть может, что один седовласый академик неожиданно почувствовал себя недоучившимся аспирантом…
— Иван Сергеевич, вы говорили, что пента-волна — это опасно. Почему? Кажется, все довольно невинно и просто.
— Понимаете, Вениамин Лазаревич, тут довольно-таки сложный парадокс. Для приема лента-передачи необходима очень восприимчивая, очень незащищенная нервная система. Женщины принимают пентаволну лучше, чем мужчины, к примеру… Но и женщины не всякие…
— В таком случае идеальными пента-приемниками были бы дети — их психика ограждена меньше всего.
— Вероятно, да. Но сами понимаете, что опытов с детьми мы не имеем права ставить, пока не добьемся полной безопасности… А пока… Во время прошлого сеанса, например, Нина потеряла сознание.
— Причина?
— Видимо, очень сильный лента-сигнал Уисса. Я так думаю. У нее было нечто вреде галлюцинаций: ее психический строй был подавлен психическим миром дельфина, она, проще говоря, почувствовала себя дельфинкой, оставаясь женщиной, понимаете? Дельфины воспринимают и чувствуют, как вы знаете, мощнее нас. Человеческие нервы не выдержали. Шок. Что-то вроде того, если по тонкому проводу пустить слишком сильный ток.
— Да, да, конечно. Сработали предохранители — выключилось сознание, свет померк…
— Вот именно. Мы, правда, потом придумали вот эту штуку — маковый венок. Вроде индикатора напряжения. Он должен сработать раньше, чем уйдет сознание, и создать заградительное пента-поле. Но… мы предполагаем, а природа располагает. Если бы не создавшаяся ситуация, я ни за что бы не разрешил пента-сеанс.
Море стихло совершенно. Ощущалось только соседство близкого прибоя. Нина лежала в кресле не двигаясь. Медленно вращалась над ней металлическая антенна. Толя едва слышно насвистывал что-то, рассматривал экраны, по которым бегали только бледные точки. Пан, сцепив руки за спиной, молча ходил через всю лабораторию от кресла к двери и обратно и тоже поглядывал на погасший рубиновый овал.
А Карагодский, усевшись на трехногий стул и привычно оперев подбородок о трость, думал. У него тоже был «пента-сеанс». Он говорил сам с собой. Он пытался вспомнить что-то хорошее и никак не мог. Вопреки желанию перед ним проходили бесконечные коридоры, открывались двери с фамилиями на табличках, ложились под ноги ковровые дорожки, ведущие к столу президиума… Он позабыл, когда, на каком симпозиуме он сидел в зале на обычном откидном стуле. Президиумы, президиумы… Может быть, он и родился в президиуме? Кажется, он всю жизнь покровительствовал и препятствовал, разрешал и запрещал, проверял и указывал, и всю жизнь на носу его сидели проклятые очки в черепаховой оправе, сквозь которые мир кажется мягким, округлым и спокойным. Но ведь это не так, не так! Когда-то и он… Но когда это было? И было ли вообще, чтобы море, чтобы какой-то сумасшедший дельфин, чтобы аспирант Толя был с тобой на «ты», чтобы все вокруг тревожило загадками и требовало немедленного решения, чтобы вот так метаться из угла в угол из-за сумасбродной девчонки, рискующей в худшем случае обмороком, и рисковать самому вещами более значительными…
«Что же ты ходишь, Пан, что молчишь? Пятнадцать лет воевал я с тобой на журнальных страницах, на высоких трибунах. А ты уничтожил меня за сорок минут и сам, кажется, не заметил этого. Потому что победа надо мной для тебя — пустячок. Для тебя важнее твой дельфин, твоя Нина, твой Толя, твои экраны, твоя работа — и какое тебе дело, что академик Карагодский выбросил белый флаг?
Но если даже тебе не нужна победа надо мной, Пан, то кому она нужна вообще? Может, спрятать белый флаг, пока его никто не заметил, и пусть все идет по-старому? А как быть с Ванькой Карагодским, «Веником»… Ведь это ты, Пан, приметил в студенческой толчее упрямого черноголового парня, ты подсунул ему тему про дельфинов, ты раскрутил его самолюбие… И вот я снова перед тобой: академик, лауреат, главный дельфинолог, мировой авторитет. А ты вместо восхищения делом рук своих третируешь меня, ранишь самолюбие, без конца заставляя отвечать «не знаю» и «не слышал»…
