Игорь Росоховатский - Ураган (сборник)
— Даже так? Ну а мне можно без таблиц, — он подчеркнул слово МНЕ.
Я вкратце рассказал ему, в какой стадии находятся опыты. Пришлось упомянуть о сроках, отпущенных для завершения работы. Александр Игоревич иронично прищурился:
— Изволите успеть? — Трудно, — признался я. — Да, Евгений Степаныч круто берет. А если еще раз просчитать варианты? Таким образом получите недостающие материалы.
Он намеренно не сказал, до чего недостающие. Я оценил его тактичность.
— Все равно на защите выплывет. Не буду я защищаться по неосвоенной теме. Да и в конце концов, кто за меня должен просчитывать? Рабы Рима?
— Есть в моем отделе такие мальчики-добровольцы, что помогут добру молодцу. Причем бескорыстно.
— Помогут мне или отделу? Ведь это уже будет диссертация по математическому моделированию биологического процесса.
Он добродушно рассмеялся, даже слезинку смахнул согнутым указательным пальцем, затем совершенно серьезно спросил:
— А почему бы вам, обиженный добрый молодец, в самом деле не перейти в мой отдел? Будете продолжать ту же тему. Разве только чуть-чуть изменится подход.
— Спасибо, Александр Игоревич, — так же искренне ответил я. — Но в некоторых отношениях ваш покорный слуга — человек пропащий. Как, например, вы. Если начал торить одну дорогу, на другую не собьюсь.
— Жаль. Но если надумаете, дверь отдела для вас всегда открыта… Пока я там…
Последней его фразе я тогда не придал должного значения. Меня занимали другие мысли: что же это получится, если они начнут переманивать людей в свои отделы, толкать по своим направлениям? Лебедь, рак и щука. А воз, то бишь институт? Двигаться-то надо…
Вернувшись в лабораторию, я поделился своими мыслями с Таней. Она только грустно улыбнулась:
— Сеньор, вы случайно не Колумбом работаете? Тоже мне открытие! Да эти бывшие закадычные друзья уже друг у друга десятки людей умыкнули. Начал Евгений Степанович. А теперь и Александр Игоревич старается от него не отстать.
— Могла бы и поделикатней со мной, — огрызнулся я, огорченный тем, что, как всегда, узнаю новости последним. — Еще даже не мэнээс. Что дальше будет?
— И ты не сэнээс. И неизвестно, станешь ли им при таких наших зигзагах…
— За кончик языка не боишься? — А у тебя прищепка найдется? — При сильном желании сконструирую. — Мы так бранимся, вроде уже поженились. — Как раз это нам и остается, — я оглянулся. Профессор Рябчун и лаборантки были заняты в дальнем углу. Тогда я быстро и воровато накрыл рукой ее руку, маленькую, теплую, чуть шероховатую, беспокойно-нервную, подумав: «Не дождаться мне скоро прибавки к зарплате. А ну ее, прибавку, как-нибудь перебьемся». И сказал: — А если серьезно, выходи за меня замуж.
Она обожгла взглядом, — ее темно-серые глаза изменили цвет, стали совсем темными, смутными. Где-то глубоко в них вспыхивали и гасли искорки. Опустила голову так низко, что мне стал виден розовый нежный пробор между волнами волос, и вздохнула:
— Подождем. — Сколько можно ждать? Не мальчишка ведь. — Мальчишка, — улыбнулась она. — Тридцатилетний мальчиш. Поженимся после твоей защиты. Хотя бы после того, как ты переместишься на должность ведущего научного сотрудника. — Почему? — Так надо, Петр Петрович. — Я подработаю грузчиком на железной дороге. Или в бюро добрых услуг.
Она вскинула голову. Глаза снова изменили цвет, сузились, стали раскосыми и янтарными, как у рыси.
— Теперь я вижу, что ты не мальчишка. Ты кретин!
— Я не хотел тебя обидеть, Таня, прибавка на самом деле необходима.
— Смягчаю формулировку. Недоумковатый переросток. Подработать сама могу. Знаешь, как я шью?
— Так в чем же дело?
Я увидел, как в углах ее глаз показались слезы. Застыли там свинцовыми дробинками, удерживаемые усилием, губы побелели:
— Я принесу тебе несчастье. Если поженимся, тебе придется отсюда уйти.
— Чепуху вбила в голову. Могла бы отыскать причину посущественней…
Она расслышала муку в моем голосе. И дробинки не выстрелили. Она смахнула их:
— Не злись. Подождем.
— Не могу. Ты мне снишься по ночам. Она вспыхнула румянцем. Краска залила даже лоб и подбородок. Оглянувшись, забормотала:
— Как есть, мальчиш. Ну хочешь, я буду приходить к тебе в общежитие, как жена. Или сделаем так: один мой родственник уезжает в Алжир на два года. Останется изолированная однокомнатная квартира…
— Зачем эти сложности? Если нельзя жить у тебя, поживем в общежитии или в этой квартире. Только сначала распишемся. Чтобы никого не стесняться.
Она отрицательно покачала головой и отвернулась, думая, что я не вижу ее слезы…
* * *
Многие старые сотрудники потом утверждали, что такого бурного собрания не было за все годы существования института. Конечно, особую остроту ему придавал жилищный вопрос. И все- таки дело было не только в этом… Когда я вспоминал и анализировал выступления, реплики членов президиума, то должен был согласиться с Таней: за всеми «случайными» вспышками эмоций, «не вполне мотивированными» обвинениями, «не до конца продуманными» предложениями скрывалась чья-то опытная дирижерская рука.
Уже с самого начала собрания я отметил, что почему-то в президиуме рядом с Евгением Степановичем нет Александра Игоревича. Его место занимал Владимир Лукьянович. Перед ним на столе лежало несколько сколотых скрепками бумажек. Он накрыл их своими руками в веснушках и золотистых волосках. Руки подрагивали, иногда постукивали пальцами, бдительные, настороженные, как два сторожевых пса.
Близко посаженные, чуть навыкате глаза загадочно поблескивали. Казалось, что на носу у него пенсне с невидимой дужкой. На множество вопросов он отвечал спокойно, рассудительно, обнадеживал обиженных, успокаивал раздраженных. Иногда он ссылался на то, что недавно занимает эту должность и не может отвечать за дела своих предшественников. Этих ссылок становилось все больше и больше. Я переглянулся с Таней. Она скорчила гримасу, означающую: да, я тоже заметила. А чего от него ожидать?
— Все-таки вы, Владимир Лукьянович, не ответили на мой вопрос, — не унимался какой-то сотрудник из лаборатории ферментов. — Как могло случиться, что некоторым одиночкам предоставили отдельные квартиры в «гостинке», а мы с женой вынуждены ютиться в общежитии?
— Простите, я уже отвечал на идентичные вопросы, — сказал Владимир Лукьянович. — Что можно добавить? — Он обвел взглядом зал, повернулся к сидящим в президиуме, как бы обращаясь к ним за поддержкой, чуть дольше задержал вопросительный взгляд на директоре. Потом медленно, будто нехотя проговорил: — Вот по такому же точно поводу нам передали из академии анонимное письмо. — Наконец-то он взял в руки сколотые скрепкой бумаги, которые придерживал с самого начала собрания.
