Герберт Уэллс - Борьба миров (пер. Пименова)
Мой брат повернул к площади Виктория и встретил целый караван таких беглецов. У него мелькнула надежда увидеть меня среди них. В этом месте скопилось много полиции, наблюдавшей за правильностью движения. Некоторые из беглецов делились своими впечатлениями с пассажирами омнибусов. Один из них клялся, что видели марсиан: "Огромные котлы на ходулях, и ходят, как люди". Но большинство, видимо, еще не опомнилось от пережитых волнений.
В трактирах и гостиницах за площадью Виктории шла бойкая торговля. На всех перекрестках собирались люди, читали газеты, взволнованно беседовали друг с другом или с недоумением разглядывали необычных воскресных гостей.
С наступлением вечера поток беглецов все увеличивался и, наконец, на улицах Лондона образовалась такая же давка, как на главной улице в Ипсоме, в день скачек. Мой брат пробовал расспрашивать некоторых из беглецов, но так и не добился удовлетворительных ответов.
Никто из них не мог ему дать сведений об Уокинге, кроме одного человека, который уверял его, что накануне ночью Уокинг был разрушен до основания.
— Я сам из Байфлита, — рассказывал он. — Рано утром к нам приехал человек на велосипеде. Он объехал все местечко и всем приказывал выезжать. Потом пришли солдаты. Мы вышли на улицу, чтобы посмотреть, что случилось, и увидели густые облака дыма на юге и больше ничего; на дороге не было видно ни одной живой души. Через некоторое время мы услышали пальбу со стороны Чертси, и из Уэйбриджа потянулся народ. Тогда я запер свой дом и уехал.
К этому времени в городе чувствовалось уже сильное недовольство властями за их неуменье расправиться с марсианами, не подвергая страну таким неприятностям.
Часов около восьми вечера с юга стали явственно доноситься раскаты пушечной пальбы. За страшным шумом на главных улицах брату ничего не было слышно, но, когда он свернул к реке по тихим переулкам, он стал ясно различать эти звуки.
Было десять часов, когда он возвращался из Вестминстера в свою квартиру у Редженд-Парка. Он уже очень беспокоился обо мне и вообще был не на шутку встревожен, начиная понимать истинное значение этих событий. Он представлял себе мысленно подробности военных действий, как это делал я накануне моего бегства: безмолвные пушки, подстерегающие врага, и мирную, культурную страну, превращенную внезапно в лагерь кочевников. В своем воображении он рисовал себе эти "котлы на ходулях" высотою в сто футов.
Несколько повозок с беглецами проехало по Оксфорд-Стрит, да еще две-три по Мэрилибон-Род, но вести распространялись так медленно, что Реджент-Стрит и Портленд-Род как обыкновенно по воскресным вечерам, были полны гуляющими. Правда, местами виднелись группы людей, поглощенных оживленной беседой, но по наружным аллеям Реджент-Парк под редкими газовыми фонарями, прохаживались парочки, как и всегда в это время. Ночь была тихая и жаркая, и даже душная; временами доносился грохот пушек, а после полуночи на юге засверкали зарницы, и начала собираться гроза.
Мой брат читал и перечитывал газету, опасаясь для меня самого худшего. Он не находил себе места от беспокойства и после ужина принялся опять бесцельно бродить по улицам. Вернувшись домой, он пробовал сосредоточиться на работе к предстоящим экзаменам, но тщетно, и вскоре после полуночи улегся спать.
На заре он проснулся от стука дверей, колокольного звона и топота бегущих по улице ног. Где-то вдали бил барабан. На потолке комнаты играли красные отблески огня. Минуту он лежал неподвижно, не понимая, что все это значит наступил ли "судный день", или весь мир с ума сошел? Потом он соскочил с постели и побежал к окну.
Его комната была и самом верхнем этаже, и, когда он высунулся в окно, то увидел, что по всей улице в домах открываются окна и люди во всевозможных ночных костюмах, полуодетые, смотрят на улицу. Со всех сторон сыпались вопросы.
— Они идут, — прокричал во все горло полисмэн, колотя в ворота. — Марсиане идут! — и бросился к соседнему дому. Из казармы на Албани-Стрит доносился стук барабана и рев военных труб, а колокольни всех ближайших церквей старались наперебой разогнать сон обывателей тревожным, громким звоном. Кругом хлопали открывающиеся двери ворот, и окна противоположных домов загорались одно за другим желтым светом, казавшимся особенно ярким после ночной темноты.
Из угла выехала закрытая карета, прогрохотала под окном и покатила вдоль улицы, постепенно затихая вдали. Следом за ней проскакали два извозчичьих кэба, а за ними последовала целая вереница мчавшихся экипажей. Все они направлялись к станции Чок-Фарм, где снаряжались поезда по северо-западной линии.
Ошеломленный всем этим, брат мой долго стоял у окна и смотрел, как бегали полисмэны от дома к дому, стуча в наружные двери и выкрикивая свое непонятное сообщение. Вдруг он услышал у себя за спиной стук отворяемой двери, и сосед, живущий на той же площадке, вошел к нему. Он был в ночных туфлях и нижнем белье, со свободно болтающимися подтяжками и с растрепанной после сна головой.
— Что случилось? — спросил он. — Пожар? Что означает этот адский шум?
Оба высунулись в окно, стараясь разобрать, что кричали на улице полисмены. Из боковых улиц подходили люди, соединялись в группы и о чем-то оживленно беседовали.
— Что означает вся эта чертовщина? — спросил сосед моего брата.
Тот промычал ему в ответ что-то неопределенное и начал одеваться, поминутно вскакивая и подбегая к окну, чтобы не пропустить ни одной подробности из того, что делалось улице. А там волнение все разрасталось. Вдруг, несмотря на ранний час, появились газетчики, выкрикивая во все горло:
— "Лондону грозит опасность от удушения! В Кингстоне и Ричмонде разрушены укрепления! Страшное избиение в долине Темзы!"
И повсюду кругом, в нижних квартирах, в домах соседних и напротив, за парком и на всех прочих бесчисленных улицах той части Мерилибона, в округе Вестбурн-Парка и Св. Панкратия, и дальше на запад и на север, в Кильбурне, Сент-Джонс-Вуде и Гэмпстэде, и на восток — в Шоредиге, Гайбюри, Гаперстоне и Гостоне, и по всему громадному пространству Лондона от Илинга до Ист-Гэма, люди, как полоумные, вскакивали с постели, протирали глаза и бежали к окну, чтобы смотреть на улицу и задавать друг другу бессмысленные вопросы, потом одевались впопыхах, а по улицам огромного города проносилось, между тем, первое дуновение налетевшей бури страха — предвестника великой общей паники. Лондон, только лишь накануне, в воскресенье вечером, отошедший ко сну спокойным и тупо равнодушным, проснулся на заре, в понедельник утром, с острым сознанием грозящей опасности.
