Паоло Бачигалупи - Заводная и другие (сборник)
Чайя уже готова возразить, но передумывает и замолкает. Джайди ждет, пока жена возьмет себя в руки.
– Да, ты прав. Никто не может быть уверен в своей безопасности, – наконец произносит она ровным голосом. – А хотелось бы.
– Можно еще купить амулет на Та Прачане[31] – пользы как от хотений.
– Вообще-то я купила фигурку Пхра Себа, только ты ее не носишь.
– Суеверие это все. Если что-то со мной произойдет, значит, камма такая, и никакой талисман ее не изменит.
– Тебе трудно носить амулет? Мне было бы спокойней.
Джайди хочет посмеяться над предрассудками жены, но видит, что она нисколько не шутит, и потому обещает:
– Хорошо. Раз тебе так спокойней, буду носить Пхра Себа.
Из спален доносится мокрый кашель. Джайди замирает. Чайя поворачивает голову на звук.
– Сурат.
– Ты показывала его Ратане?
– Не ее это дело – лечить детей. У Ратаны есть занятия поважней – она гены взламывает.
– Так показывала или нет?
– Говорит, «не прогрессирует». Можно не волноваться, – облегченно вздыхает Чайя.
Он тоже рад, но вида не подает.
– Хорошо.
Снова слышен кашель, и Джайди вспоминает умершего Нама, но усилием воли прогоняет подступившую грусть.
Чайя касается пальцами его подбородка, заставляет посмотреть ей в глаза и спрашивает с улыбкой:
– Так отчего же благородный воин, защитник Крунг Тхепа так пропах дымом и почему так собой горд?
– Завтра узнаешь из печатных листков.
Она недовольно поджимает губы.
– Я беспокоюсь за тебя. Очень беспокоюсь.
– Это потому, что ты переживаешь из-за всего подряд. Не надо так тревожиться. Тяжелую артиллерию против меня больше не пускают – в прошлый раз им это вышло боком. О том случае написали в каждой газете и в каждой печатном листке. Меня поддержала сама досточтимейшая королева, и теперь они держатся подальше – по крайней мере уважение к ее величеству еще не потеряли.
– Тебе очень повезло, что ей вообще разрешили узнать о той истории.
– Даже этот хийя, защитник королевы не может закрыть ей глаза на все, что происходит вокруг.
Чайя испуганно застывает на месте.
– Джайди, прошу тебя, потише. У Сомдета Чаопрайи повсюду уши.
– Видишь, до чего дошло: защитник думает только о том, как бы захватить внутренние апартаменты Большого дворца, министр торговли вступает в тайный сговор с фарангами, хочет загубить коммерцию и отменить карантин, а мы все сидим по углам да шепчемся. Я рад, что навестил сегодня якорные площадки. Видела бы ты, как эти таможенники гребут деньги лопатой: стоят себе в сторонке и пропускают в страну все подряд. У них под носом в любой склянке может быть новая мутация цибискоза, а они только карманы пошире оттопыривают. Мне иногда кажется, что мы живем в последние дни Аютии[32].
– Как драматично.
– История идет по кругу. Аютию тоже никто не защищал.
– Так что – ты, выходит, в прошлой жизни был жителем Банг Раджана? Сдерживаешь нашествие фарангов, сражаешься до последнего человека? Вроде того?
– Они хотя бы боролись! А ты бы на чью сторону встала – крестьян, которые месяц отбивались от бирманских войск, или министров, которые бросили город на разграбление? Будь я умнее, навещал бы якорные стоянки каждый вечер и учил бы Аккарата и фарангов уму-разуму. Знали бы, что кто-то еще сражается за Крунг Тхеп.
Джайди думает: сейчас Чайя снова попросит его замолчать, остыть, но она долго молчит и наконец спрашивает:
– Думаешь, мы всегда перерождаемся здесь, в одном и том же месте? Нам обязательно переживать все снова и снова?
– Не знаю. Странный вопрос. Я бы ожидал такого от Каньи.
– Надо бы и ей амулет подарить. Может, улыбаться станет хоть иногда. Суровая она.
– Да, странноватая.
– Я думала, Ратана сделает ей предложение.
Джайди представляет себе Канью рядом с хорошенькой Ратаной, которая, скрыв лицо дыхательной маской, дни и ночи сидит в министерских подземных лабораториях и борется с биологическими угрозами.
– Я в ее жизнь не лезу.
– Ей бы мужчину, стала бы веселее.
– Ну, уж если Ратана не сделает ее счастливой, то у мужчин шансов ноль. Хотя, будь у нее кто-то, он все время ревновал бы к тем парням, которыми Канья у меня командует. А ребята-то симпатичные… – Джайди вытягивает шею и хочет поцеловать Чайю, но та резко отворачивает голову.
– Фу, от тебя еще и виски несет.
– Дым и виски – запах настоящего мужика.
– Иди в кровать, а то еще разбудишь Нивата с Суратом. И маму.
Он подбирается ближе и шепчет прямо в ухо:
– А она бы не возражала против еще одного внука.
Чайя, смеясь, отталкивает его.
– Возразит, если разбудишь.
Джайди гладит ее по бедрам.
– Я тихо.
Чайя с притворным недовольством шлепает Джайди по рукам, он ловит ее ладони и нежно поглаживает обрубки пальцев. Оба вновь делаются серьезными.
– Мы так много уже потеряли. Если не станет еще и тебя, я не переживу.
– Этого не будет. Я же тигр. И далеко не дурак.
– Надеюсь. Очень надеюсь. – Она крепко прижимается к Джайди; в теплых объятиях и взволнованном дыхании тот чувствует искреннюю заботу. Затем Чайя немного откидывает голову и внимательно глядит на Джайди. Тот говорит:
– Со мной все будет в порядке.
Она кивает, но, похоже, совсем не слушает – темные глаза, будто стараясь запомнить, долго, очень долго изучают линию его бровей, улыбку, шрамы, каждую оспинку. Наконец Чайя снова кивает, видимо, своим мыслям, и тревога исчезает с ее лица. Улыбнувшись, она притягивает Джайди поближе, шепчет ему прямо в ухо как настоящая прорицательница: «Ты тигр», – крепко обнимает, и от этого им обоим становится спокойней.
Джайди обнимает ее еще крепче и чуть слышно отвечает:
– Я скучал.
– Пойдем. – Чайя выскальзывает из объятий, ведет его за руку к постели, приподнимает москитную сетку и ныряет под полупрозрачный полог. Джайди слышит, как с шелестом падает одежда, и видит сумрачный силуэт манящей его женщины. – От тебя до сих пор пахнет дымом.
Он откидывает сетку в сторону.
– А виски? Не забывай про запах виски.
5
Солнце, едва выглянув из-за горизонта, заливает Бангкок ослепительным светом. Оно омывает огненными лучами торчащие сломанными ребрами башни эпохи Экспансии и покрытые золотом чеди[33]; играет бликами на высоких сводах Большого дворца, где, изолированная слугами от внешнего мира, живет Дитя-королева; вспыхивает на филигранных орнаментах храма Священного столпа, в котором монахи сутки напролет молят богов укрепить шлюзы и стены городских дамб. Голубое зеркало горячего, как кровь, океана сверкает под раскаленным небом.
