Александр Шепиловский - Феномен
— Мы до бегемота когда-нибудь доберемся?
— А как же. Мы сейчас знаем, что он исчез из Майами и объявился в Атамановке в один и тот же день и час.
— Надо же, — удивился я, — четырехтонная туша обогнула половину земного шара быстрее спутника.
— Сколько можно говорить, что бегемот не летел и ничего не огибал, не было вообще никакого движения. Пространство искривилось…
— Знаю, слышал уже. И все-таки, как это хоть приблизительно можно представить?
— В обычном трехмерном пространстве нет аналогов искривлению четырехмерному пространству. Представь себя в такой искривленной позе, когда смотришь в свой собственный затылок. Такая петрушка, Санечек.
— И что же, бегемот тоже сидел в блок-отсеке?
— Нет, в Майами другая конструкция камеры, но Пота-Попа примерно такой же массы, как и в «Аленушке», только адрофикс перлунакции … виноват. Короче, при флуктации Поты-Попы образовался силовой коридор с замысловатой конфигурацией, а бегемота угораздило попасть в него.
— Он был в лаборатории?
— Нечего ему там делать. У них при институте большой лесопарк, там много разных животных и бегемотов полно. А силовой коридор всепроникающ и наш бегемот оказался на пути коридора. Животного хватились не сразу, ведь Люси и Гек занимались проблемой времени, а не перемещением тел, поэтому не предполагали, что толстокожий трансферовался, тем более в Восточное полушарие, пока не услышали наше сообщение. И почему-то, Санек, именно на твой балкон. Это не совпадение.
— Так я же феномен, — в шутку сказал я.
— То-то и оно, что феномен, — серьезно ответил Владимир. — Между тобой и бегемотом есть какая-то связь. Но американцы-то молодцы. Прямо молодчаги! Сами того не ведая, они здорово помогли нам. И рады этому еще больше нас. Я люблю их, Санечек!
— Стоп, Володя. Неувязочка. Ты говоришь, что американцы хотят замедлить течение времени, хотят управлять им. Но вы же умеете это делать. Ведь у вас продукты хранятся в замкнутом пространстве, в котором почти нет времени, поэтому они всегда свежие.
— Это иллюзия остановки времени, просто все физические и химические процессы в веществе сильно заторможены способом умеренной нейроплифекции. А Гек и Люси занимаются настоящим временем. Эта проблема ого-го!
Мелодично звякнул видофон. Меня вызвала Юлия:
— Саша, ровно в восемь я жду тебя у входа в парк Лунета, — и, не дожидаясь ответа, исчезла.
— Свидание? — удивился Владимир.
— Прогулка. С тобой же никогда не погуляешь, хотя бы подышать свежим воздухом.
— Ну, воздух у нас всегда и везде свежий. Я понимаю, тебе скучно, а я — сухарь. Но подождем, Санек, еще немножко, мы на славу отдохнем. Американцы ознакомятся с нашей работой, после чего заберем бегемота и полетим во Флориду. Нас приглашают. Попробуем оттуда опять переместить нашего любимца. А ты чего суетишься? Ах да, свидание-прогулка.
Он придирчиво оглядел меня, велел заменить рубашку, сам причесал меня, зачем-то обдул и даже ногти на пальцах посмотрел.
Но с Юлией я не встретился. Ко мне неожиданно нагрянула целая компания, предводительствуемая Добрыней. Компания, а точнее делегация, оказалась весьма представительной — члены Высшего Ученого Совета. Мог ли я когда-нибудь предположить, что ко мне на квартиру для личного знакомства придет сам Президент Академии наук Великой России. Президент ничем не выделялся среди своих спутников и не выходил на передний план. На вид молодой, невысокого роста, шапка волос на голове, глаза чуть раскосые, одет в скромный костюм с огромными накладными карманами, он, как мне показалось, даже смутился, когда Добрыня представил его.
— Вот ты какой, — улыбнулся Президент и, бегло осмотрев комнату, остановил взгляд на покосившемся шифоньере — бегемотова работа.
— Устраивает жилье?
— В самый раз, — ответил я.
— И хорошо, что в самый.
Охватившая меня поначалу робость исчезла. Ни тени официальности, самые что ни на есть простые обыкновенные люди. У нас состоялось нечто вроде пресс-конференции. Мест было мало. Президент, солидный черноглазый академик и две элегантные женщины, смеясь, втиснулись на диван, трое уместились на сдвинутых двух стульях, самый низенький, доктор каких-то наук, сел на корточки, сказав, что ему так очень удобно, а Владимир с Добрыней принесли себе из кухни табуретки. Я отвечал на вопросы и видел по лицам, что ответы мои не удовлетворяют ученых. Потом все захотели осмотреть место, на котором я объявился. И мы прибыли в парк Шебико. Возле валуна, где я лежал в момент своего пробуждения, возвышался беловато-матовый трехгранный столб. И кто его поставил? И зачем?
— Историческое место, — кивнул на столб Владимир.
А меня все спрашивали. Да и вопросы-то были интересными, касавшиеся не столько физической стороны дела, сколько психологической. Не было ли у меня такого ощущения, будто кто-то сидит во мне и руководит моими действиями? Не было ли предчувствия, что, несмотря на очевидную смерть от рака желудка, я останусь живым и здоровым? Не замечал ли, что солнце вдруг стало фиолетовым, не казалось ли мне, что мысль моя обретает массу, и я как бы вижу ее, уносящуюся в вечность? Не всплывали ли в памяти воспоминания о моих далеких предках? Мечтал ли я когда-нибудь попасть в будущее? И бог знает о чем еще не спрашивали.
На все вопросы я отвечал, что не чувствовал, не замечал, не помню.
— А как ты думаешь, какая сила перебросила тебя к нам? — спросил белобрысый и безбровый академик.
— Не знаю. Я просто фантазировал. Ничего серьезного.
— Фантазии — это очень интересно. Расскажи, пожалуйста.
Я что-то говорил о сгустках энергии и вечности духа, даже и праматерию сюда приплел, сам удивляясь, откуда что берется. Президент сказал, что мысли мои весьма любопытны.
— А сны? — спросила женщина в белом костюме. — Какие ты видишь сны? Яркие, объемные, запоминающиеся? Может, космических пришельцев видел?
— Сны яркие. И пришельцев видел, и чертей, и дьявола, всех, кроме ангелов. А почему вы об этом спрашиваете? Ведь сновидение здесь не причем?
— Как знать. В старинной песне поется: «Ничто на земле не проходит бесследно». И сновидения, порождая слабые токи в мозгу, тоже не исчезают бесследно. Пусть энергия их на порядок меньше, чем энергия излучившейся мысли, тем не менее колебания биотоков спящего мозга несут определенную информацию, которую можно принять, усилить и, используя ее как матрицу, как модель — материализовать.
— Вы умеете материализовывать мысли? — поразился я.
— Нет, не умеем. Мы говорим лишь о принципиальной возможности этого. А не помнишь ли ты свой последний сон в двадцатом веке?
