Владимир Баграмов - Страна убитых птиц
Двигатели вертикального взлета и посадки, позволявшие обходиться без аэродрома, скорость, равная скорости истребителя-перехватчика, уникальная СИСТЕМА ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ, схему которой предложил сам Президент… Аналогов «МИА-11» в мире не было. В случае аварии, отказа двигателей — двадцать пять «купе» превращались в герметические капсулы, снабженные парашютами. Самолет терпел катастрофу, но капсулы благополучно должны были приземлиться. Президент не мог позволить погибнуть важным преступникам, он лично определял меру их вины и наказания.
Кроме экипажа и агентов Надзора, в самолете находились врач патологоанатом, свидетель оживления Марии Долиной, главврач горбольницы Шнейдер, медсестра Елена Симонова, жена Первого Секретаря объединенных партий Области, и сама Мария Долина.
Каждый находился в отдельном «купе-капсуле». К каждому был приставлен агент Надзора.
Агент, сопровождавший Марию, знал, что все капсулы снабжены аппаратурой, фиксирующей не только каждое слово находящихся внутри, но и снимающей на пленку все, что происходит. И то, что он сделал, когда самолет взлетел, было не просто нарушением инструкций, это было преступление. За такое полагался расстрел.
Он прекрасно знал, где находится объектив «Контроль» — прямо над дверью, в маленькой нише, откуда тускло светила «аварийная лампочка». Поэтому он первым зашел в «купе-капсулу», вернее, не зашел, а, оглянувшись по сторонам, чуть вдвинулся в проем двери, достал из кармана кожаной куртки крохотный телевизор, включил, быстро перевел ручку на свободный канал, так что по экранчику побежали полосы-рябь, сунул телевизор в нишу, экраном к телеобъективу, быстро вдвинул его туда, телевизор почти заполнил нишу. Куском пластыря, отмотанного от рулончика, появившегося тоже из кармана, закрепил телевизор на месте. Теперь сколько бы ни «мучилась» электроника «Контроля», пытаясь сфокусировать изображение, на экране записи будет только мелькание, рябь и бессмысленные полосы. Оставался звук. Но тут было совсем просто — крохотная «пищалка», дьявольское изобретение гениальных японцев. Никто не знал, как она устроена, секрет «фирмы». Но всякий, кто пытается прослушать запись, сделанную во время работы «пищалки», рискует получить звуковой шок. «Соплюшка», как называли ее агенты Надзора, при включении верещала непрерывно; неслышимая в обычной жизни, недоступная человеческому уху, она на записи превращалась в исчадие ада — пронзительно высокий, гнусный вой на всех регистрах, вой, способный довести нормального человека до исступления. Операторы Отдела Негласного Контроля ее ненавидели люто. Ничего не подозревая, надеваешь наушники, готовишься прослушать «что положено», и вдруг тебе прямо в мозги впивается эта дрянь, как правило, без подготовки, и никакая уменьшенная громкость не спасает. Дерьмовая штука.
Ее и укрепил агент на потолке капсулы. На кусок жвачки, мягкой и еще теплой от жевания, тиснул цилиндрик «пищалки» и только тогда обернулся к ЭТОЙ… РЫЖЕЙ МАРИИ.
— Садись.
Он показал ей на кресло с предохранительными ремнями, когда она села, сам и застегнул эти ремни, дрожал ноздрями — нюхал ее дыхание, упоительное и легкое, как… Впрочем, он не мог знать, что так пахнет весенний лес на утренней зорьке. В его время лесов по Федерации было два. Личный лес Президента и еще где-то далеко, в Регионе Дальнего Востока, где находилась личная дача Президента Японии, откупленная земля Федерации.
— Есть хочешь?
Она отрицательно покачала головой. Агент задумчиво рассматривал Марию. В то, что она была несколько дней назад трупом, он не верил. И во всю эту хреновину, о которой болтали на каждом шагу в Ясногорске и Области, он тоже не верил. С ума они все сошли, вот что!
Звукоизоляция была отличной. Гул мощных двигателей еле-еле доносился сюда. Иногда самолет встряхивало в воздушных ямах, корпус его начинал вибрировать, но это скоро проходило. «Потолок» этого самолета был достаточно высок, чтобы лететь спокойно.
— Какая у тебя кожа, — сказал агент, рассматривая ее в упор, — бархатная, да? Расскажи о себе…
— Зачем?
Она поправила рыжие волосы, передернула плечами, как видно, платье, что впопыхах подобрали ей на складе Управления Комитета, немного жало под мышками. Благо серебристый импортный плащ оказался впору. И туфли. А колготок не нашли, дали грубые, с немодным толстым швом чулки.
Рыжая была красива. Очень. Особенно поражали губы — словно вырезаны из драгоценного цельного камня, какие-то светящиеся изнутри мягким, притушенным светом. Лицо Марии освещала сверху прямоугольная лампа, прикрытая двухъярусным плафоном из матового стекла. Агент сидел в тени.
Он никогда не был женат. Не получалось. Несколько раз сходился с женщинами, и каждый раз все кончалось неудачей. Через неделю он словно бы остывал. Вот так, сразу — раз и… Ничего.
Агент достал портсигар. Закурил, из-за дымовой завесы, сразу же разделившей их, всматривался в ее лицо тревожно и с любопытством.
— Как ты умерла, а?
— Так… — она пожала опять плечами, большие глаза распахнулись навстречу его взгляду, словно притягивали.
Она протянула руку к портсигару, затянулась, закашлялась, сказала со смехом, отгоняя дым от лица:
— Давно не курила!
— Часто была на Обслуге? — спросил он, внутренне ахнув на собственную бестактность. Но он ничего не мог с собой поделать — он мучительно и долго все время думал про ЭТО. Он не понимал, что ревнует.
— Обслуге? — она подумала и кивнула, — Я ведь из Области, в Ясногорске всего полгода… Сбежала!
Мария водила пальцем по пластику откидного столика.
— В Области нас заставляли даже к гостям выезжать. Знаешь, сколько в Области Партий? Тринадцать. И каждый Секретарь отмечает свой день рождения Партии, или какой-нибудь Орден. А нас в Доме моделей всего десять девчонок было.
— Зачем подписала контракт? — он ненавидел ее в эту минуту, остро ненавидел. Даже вспотел от этой ненависти. Выдвинув ящик с бутылками воды, откупорил одну, стал пить, жадно двигая кадыком, запрокинув голову. Мария смотрела, как прыгает его кадык, чему-то улыбалась.
— Контракт? — тихо переспросила она, когда он поставил бутылку на столик. — Мать и отец были в «Движении», их взяли, больше я их никогда не видела. А было… Мне было семь лет.
Она взяла его руку в свои руки. Горячие и сухие. Агент вздрогнул, едва не вырвал свою руку, но сдержался, только задышал чаще, стиснув зубы. Странная тоска разрывала его сердце, щемящая и больная тоска. Он никогда не испытывал ничего подобного. Если бы она сейчас сказала «прыгай», он бы прыгнул. Разбил головой это круглое стекло иллюминатора и прыгнул бы в наполненную гулом двигателей, свистящим ветром и пронзительным холодом бездну.
