Raptor - Тенебрариум
Боковые места занимали двое мужчин кавказской внешности. Судя по их диалогам, это были нефтяники, работающие вахтовым методом. Более молодой из них, как только появлялась связь, тут же звонил какому-то Рафику, и долго говорил с ним не по-русски. Другой, что постарше, даже днём всегда говорил очень тихо, почти шёпотом. А ночью, перед сном, регулярно делал намаз. Сначала мне было не по себе рядом с этими двумя, но потом я к ним привык, и даже проникся большим уважением, нежели к шумным и невежественным соседям напротив.
Кстати, о них. Мужик в спортивном костюме явно затаил на меня злобу, с того момента, когда я отказался с ним выпить. Ну и пусть дуется. Пить с незнакомыми, в то время, когда везёшь такие деньжищи — это верх бесшабашности. Пускай ему жена компанию составляет. Или тот засоня с верхней полки…
— Будешь курицу? — с набитым ртом прервала мои мысли женщина.
Я вздрогнул, подумав, что она обращается ко мне, и уже загодя подготавливая максимально вежливые отказы. Но предложение было адресовано её похмельному супругу.
— Неа-нуеё, — одним словом промычал тот, тряхнув головой.
— На! — жена сунула куриную ляжку ему под нос.
— Не хочу, не надо…
— Бери, сказала, ешь! Чё ты как маленький?
— Да убери ты… Не буду, чё пристала?! — мужик оттолкнул руку с куриным окорочком.
— Ой, да ну тебя. Не хочешь — как хочешь, — женщина демонстративно бросила куриную ногу в кулёк, и продолжила уплетать кусок жареного мяса.
И едят, и едят, и едят… Почему большинство людей, оказавшись в вагоне поезда, первым делом начинают распаковывать свои продовольственные запасы, и тут же их поедать, как будто голодали до этого ни один день, и вот только теперь, здесь, в вагоне, они наконец-то могут насытиться вдоволь. Просто какой-то культ еды. На всём пути следования, меня сопровождает бесконечное шуршание фольги, пшиканье открываемых бутылок, звон ложек в стаканах, цоканье яичной скорлупы и… Тут я почему-то вспомнил про хруст французской булки и чуть не рассмеялся. Действительно, «как упоительны в вагоне вечера»… Надо завязывать с этими размышлениями. В конце концов, нет ничего плохого в том, что люди любят покушать. Может они таким образом дорогу легче переносят. Или просто набрали провизии больше чем нужно, и теперь стремятся как можно скорее её уничтожить, чтобы не испортилась. Это их дело. У меня же есть более полезные темы для обдумывания. Например, моя будущая книга.
Дух путешествия всё сильнее пронимал мою хронически одомашнившуюся душу. Этим надо воспользоваться. Новые впечатления всегда бередят вдохновение. К тому же, я заметил, что проказница-муза имеет обыкновение прилетать именно в такие моменты, когда ты сидишь без дела, и не знаешь чем заняться. Тебя ничто не отвлекает и можно спокойно пораскинуть мозгами.
Итак. Вот он, мой герой. Он путешественник. Авантюрист, готовый поставить на кон всё, вплоть до собственной жизни. Всё ради острых ощущений. Ради захватывающих приключений и…
— «Оптический телескоп»… Девять букв! — громко гаркнул мужик напротив.
Оказывается, он уже успел взять со стола сканворды, и, нацепив очки, деловито их разгадывал.
— «Рефрактор», — не задумываясь ответила жена, с набитым ртом.
— Ре-е… Фра-а… Подходит… Но тогда «древковое оружие» — «Глефа», а не «Глеха».
Он принялся черкать измусоленной ручкой мнущийся лист сканворда.
Откуда такие глубокие познания в астрономии? Я даже зауважал жующую тётку. Про оптические телескопы я, конечно, знал. Но то, что они, оказывается, «рефракторы» — услышал впервые. Надо внести пометку в свою «литературную базу данных». Пригодится. У меня-то по астрономии всегда был твёрдый трояк. А эта дама, наверное, отличницей была… Если, конечно, сама не астроном.
— «Автор поэмы „Мцыри“»… — продолжал вопрошать мужчина.
— «Пушкин».
— Девять букв.
— Тогда не знаю кто…
— Вторая «Е», четвёртая «М». Кто же это, мать его?
С литературой у дамочки дела обстоят хуже, чем с астрономией. Знает, что такое «рефрактор», но не знает, что «Мцыри» написал Лермонтов. Я про себя усмехнулся.
С верхней полки свесилась пара босых ног. Парень наверху поёрзал, поправил матрас, попыхтел, и снова лёг. Поглядев на него из-под очков, «эрудит» кашлянул, поплотнее свернул сканворды, и продолжил отгадывать.
Я решил воспользоваться примером своего соседа сверху, и завалился на боковую. Спать не хотелось. Поэтому я просто лежал с закрытыми глазами, слушая, как шуршат и возятся мои попутчики. Пока лежал, отметил для себя ещё одну закономерность, сродни тем автобусным доктринам, что про поручень и руку в перчатке. В плацкартном вагоне, если ты лежишь не на боковой полке, и имеешь рост более одного метра восьмидесяти пяти сантиметров — никогда нельзя вытягивать ноги. Потому что каждый проходящий по вагону считает своим долгом за них зацепиться. Даже если только пальцы высунешь за пределы полки, совсем чуть-чуть — всё равно заденут. Словно они преграждают им путь, как турникет. Вроде бы ничего особенного, а сон тут же улетучивается.
Подобравшись, я сделал вид, что дремлю. Может быть, я бы действительно задремал, но тут неугомонный сосед опять выдернул меня из потока вялотекущих дум.
— «Лермонтов», твою мать! «Автор поэмы „Мцыри“». Вторая — «Е», четвёртая — «М», шестая — «Н». Лер-мон-тов. Подходит!
Да неужели? Я облизнул пересохшие губы и улыбнулся.
Весьма довольный своей отгадкой, пассажир отложил ручку, зашуршал бумагой, очевидно переворачивая страницу, и зачитался какой-то статьёй. Судя по его сосредоточенному сопению, довольно серьёзной. Молчание продолжалось несколько долгих минут, и я уже стал отвлекаться от мыслей о своём чудном соседе, когда его каркающий голос опять заставил меня вздрогнуть.
— Конец света скоро наступит, — по традиции громко заявил он. — Всё. Немного осталось.
— Хватит тебе глупости городить, — ответила женщина. — Этот конец света каждые десять лет обещают, а он всё не наступает чего-то. Это о чём говорит? Враньё всё это.
— Ну, в этот раз уже всё серьёзно. Пишут, что там ошибки в расчетах были, раньше. А теперь всё точно…
— Какие расчёты? Кто там чего рассчитывал? В этих газетёнках всегда подобную муть писали, чтобы наивные дураки верили.
— А может и к лучшему, если он наступит.
— Эт почему это?
— Закончатся наши мучения. Весь этот произвол, бардак…
— Нэлза так гаварыть, слущайте, — вклинился в разговор один из горцев. — Трудости нам даются Всевищним, щтоби ми их прэадалэвали. Щтоби ми баролыса. Жизн — ест барба. Так мудрие луды гаварыли. Вот щто этот конэц свэт? Всэ умэрли и чо? Кому от это харашо? Зачэм это хотэт?
