Любомир Николов - Десятый праведник
— К питейным заведениям это тоже относится? — осведомилась она с мягким коварством в голосе.
Ее замечание не вызвало у него раздражения. Он лишь вздохнул и покачал головой.
— Днем все выглядит по-другому… Но то, что это была глупость с моей стороны — глупость, она глупость и есть. И, как видишь, я готов понести заслуженное наказание в твоем лице.
— Даже так! — Ее тонкие брови вопросительно поднялись. — А ты, похоже, становишься излишне романтичным. Проклятие мертвого села…
— Не знаю, — сказал он. — Может, я и ошибаюсь, может, что-то преувеличиваю. В конце концов, здесь теперь ходят люди, такие же, как мы. Наверное, жизни просто не нравится надолго оставлять такие места пустыми. Ничего удивительного, если скоро сюда явятся мародеры, начнут грабить, ворошить брошенные дома…
— Пить «Перно», — подсказала женщина.
Николай задохнулся от возмущения.
— Не выношу «Перно»! — зло возразил он. — Если бы я его пил, мы бы вряд ли встретились!
Он резко повернулся на пятках и собрался шагнуть в направлении двери, но рука незнакомки легла ему на плечо — едва уловимо, как касание бабочки, и все же ее жест был исполнен настойчивости и силы.
— Извини… — Николай скосил глаза на ее руку. Трогательно тонкие пальцы огрубели, ногти обломаны, и он вдруг понял, что именно в контрасте с элегантным вечерним платьем скрывается вся глубоко противоречивая сущность ее поведения. Агрессивность и грубая язвительность были маской, щитом против еще более агрессивного мира, где просто не было места женственности и мягкости.
— Я не хотела тебя обидеть, — проронила она. — Просто… думала, что если ты из людей Баумштеда…
— Ты совсем рехнулась, — кисло улыбнулся Николай. — Что за чушь! Милочка, если бы я был из людей Баумштеда, уже три раза тебя бы убил и изнасиловал. Не боясь остаться без наследства. А если бы почему-то не сделал этого раньше, то теперь уж точно разложил бы на столе.
Ее нефритовые глаза взглянули на него с веселой искоркой.
— Теперь скажи еще, что ты Робин Гуд или Зорро.
— Не скажу, — признался он. — Я контрабандист, ты угадала, только работаю на более порядочного шефа — мсье Луи, может быть, слыхала о таком. И если хочешь знать, я из порядочной семьи. Отец был дипломатом… из Болгарии, есть такая страна.
— Знаю, — кивнула она. — Я была там прошлой зимой.
Николай встрепенулся и обалдело уставился на маленькую хрупкую девушку, стоящую перед ним. Он на секунду забыл, откуда она явилась, — или подсознательно не хотел верить, что она способна проделать такое путешествие, сама мысль о котором наполняла его сомнением и непонятным страхом.
— Ну и как там? — спросил он, тут же пожалев о том, что спросил. О Болгарии у него остались лишь детские воспоминания: маленький домик деда где-то в горах, разноцветные стекла небоскребов в новом центре Софии и веселые толпы туристов на морских пляжах. Это была страна, оставшаяся в другой, счастливой эпохе — так же, как та Россия, в которую отчаянно стремился Мишин.
Женщина пожала плечами.
— Как и везде… По сути дела, я не так много видела. Ты же знаешь, как это бывает зимой — все затихает, люди прячутся по теплым домам и ждут весны. Большие города опустели, но в целом, похоже, страна не слишком сильно пострадала. Во всяком случае, я не слышала, чтобы был голод… Видимо, успели вовремя перестроиться на сельское хозяйство. Жаловались в основном на хищников — волков, медведей, кабанов… У нас тоже были проблемы с волками, пока мы пробирались через Балканы.
Она замолчала. По комнате опять разлилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием угольков в камине и плавящегося воска свечей. Николай задумчиво смотрел на маленькую руку девушки и представлял себе пистолет, направленный в оскаленную пасть огромного зверя с прижатыми ушами и вздыбившейся на шее шерстью… где-то в заснеженных ущельях Балкан. Жалобная песня ветра смешивается с воем волчьей стаи, и снег доходит до пояса… волки, черт бы их побрал, волки зимой — гиблое дело, можно сказать, совсем пропащее, особенно для маленькой или плохо вооруженной группы. Ему приходилось видеть следы подобной схватки во Французских Альпах — кровавые пятна на примятом снегу, рассыпанные гильзы, куски ткани и дочиста обглоданные человеческие кости, разодранные мощными челюстями. Одна из бесчисленных угроз ремесла… «Но мы хотя бы понимаем, ради чего рискуем, — подумал он. — А ради чего рискует эта дурочка? Ради нескольких листков, исписанных какой-то чепухой чокнутыми стариками, которые никак не хотят понять, что прошлое похоронено навсегда и что по крайней мере в ближайшие сто лет мир не сможет позволить себе роскошь содержать ученых. Австралия! Боже праведный! Двинуться из Австралии в Европу! Да это же чистой воды самоубийство!»
— О чем ты думаешь? — спросила она.
Николай очнулся, и алые пятна на снегу медленно растворились, уступая место зеленому платью с глубоким декольте, открывающим наполовину маленькие упругие груди. Смутившись, он перевел взгляд на лицо девушки.
— Не понимаю тебя. Думай обо мне что хочешь, но не понимаю. Сколько раз ты ставила свою жизнь на карту? Сегодня я мог тебя застрелить, прежде чем ты бы сообразила, что произошло. А если бы я был с группой… Ты только слышала о людях Баумштеда, но, по сути дела, не знаешь, что это за выродки. Нет, нет… — Он взмахнул рукой. — Последние слова беру обратно. Возможно, тебе и почище встречались. Одним словом, ты понимаешь, что я хочу сказать. Зачем тебе это? Почему вы все — ты и тебе подобные — не хотите понять одну простую истину: мир летит в пропасть, и ничто не в силах его остановить? Нам осталось одно — вцепиться кто во что может и ждать последнего удара в надежде выжить. Вся ваша наука не смогла сделать ничего путного, когда была на вершине славы, когда располагала огромными мощностями, техникой, людьми, компьютерами. Что она может сейчас?
Она улыбнулась, обнажая ряд мелких белых зубов.
— Сеньор Кальвера…
— Что? — переспросил Николай.
— Сеньор Кальвера, — повторила женщина. — Был такой фильм, очень старый — «Семь храбрецов» или что-то в этом роде… Семеро ковбоев собираются защищать мексиканскую деревню от банды разбойников. Большинство из них погибает, но в конце концов деревня спасена. И главарь банды, сеньор Кальвера, перед тем как умереть, спрашивает в отчаянии: зачем? Что заставило их жертвовать собой ради каких-то бедных крестьян?
— Я смотрел этот фильм, — перебил ее Николай. — Tpи раза смотрел, и называется он, к твоему сведению, «Великолепная семерка». Хорошо, пусть я Кальвера… или тот, как его там, Хари, который спокойно умер, только когда его обвели вокруг пальца, потребовав в залог гору золота. Ну, хорошо, а где ТВОЕ золото? Кучка бумаг, с помощью которых, как тебе кажется, вы можете что-то изменить! Ровным счетом ничего! Эта ваша проклятая наука сковывает вас словно цепями и заставляет далее перед лицом смерти верить в мешки с золотом. Сегодня оно черное, дорогая! И радиоактивное. Вы учли это в ваших расчетах? Нет, вы цепляетесь за воспоминания о прежнем могуществе науки и собираетесь мерить жизнь прежними мерками. Эх, не выйдет! Не выйдет, и все. Потому что старая наука строилась на старых законах природы. Новой же придется подождать — пятьдесят, сто или бог ее знает сколько лет, но подождать. Она должна будет отрешиться от всего, что было верно когда-то, но это произойдет не сейчас. Нужны сведения о реальном мире, нужен опыт. И этот опыт дадим вам мы, те, кто пытается выжить. Если дважды два теперь пять, то вы можете сидеть хоть всю жизнь над вашими заплесневелыми книгами, но так того и не поймете… Однажды это открытие сделает какой-нибудь простой крестьянин — это на сегодня и есть настоящая наука. Все остальное — заблуждение.
