Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (пер. Лачинов)
— Я тоже иногда чувствую жажду.
— Ах, если бы остался хоть кусочек того снега!
— Нет, он растаял весь до-чиста! Мы перенеслись из арктического пояса в тропический, со скоростью одного градуса в минуту…
Я стал глодать руку.
— Ш_а_р! — сказал Кавор. — В нем одно наше спасение.
Подстрекаемые надеждой отыскать шар, мы с удвоенной энергией пустились в дальнейшее странствование ползком. Мои мысли были всецело устремлены на различные яства, на шипучие и пенистые прохладительные напитки; в особенности мне страстно хотелось пива. Я вспомнил о ящике пива, который остался у меня на погребе в Лимпне. Припомнилась мне также и соседняя кладовая с съестными припасами, между которыми были особенно соблазнительны для меня в ту минуту кусок говядины и паштет из почек, т. е. нежный бифштекс и пирог, полный почек, с густой и сочной подливой. Припадки голодной зевоты начали одолевать меня чаще и чаще. Мы выбрались на ровные места, покрытые красными, мясистыми растениями, на подобие коралла, которые с треском разламывались от легкого толчка. Я поглядел на поверхность излома. Проклятое растение, несомненно, имело удобнокусаемую ткань. Затем мне показалось, что оно и пахнет весьма недурно.
Я отломил сучок и стал его нюхать.
— Кавор! — воскликнул я хриплым голосом.
Он взглянул на меня. Лицо его искривилось в улыбку.
— Нельзя, — сказал он.
Я бросил сучок, и мы продолжали пробираться ползком через эти заманчивые мясистые растения.
— Кавор, — спросил я, — почему н_е_л_ь_з_я?
— Это ядовитые растения, — ответил он, не оборачиваясь.
Мы проползли еще порядочное пространство, наконец, я не решился.
— Я все-таки попробую, — сказал я.
Он сделал запоздалый жест, чтобы отклонить меня от моего намерения. Но я уже набил себе полный рот. Он присел, наблюдая мое лицо; его собственное лицо страшно исказилось.
— Это недурно, — сказал я.
— О, Господи! — вскричал он.
Он наблюдал, как аппетитно я чавкаю; на лице его выражалось колебание между желанием и запретом; наконец, он не выдержал и, в свою очередь, жадно накинулся на эту предательскую снедь.
Пожираемое нами растение несколько походило на земные грибы, но ткань его была гораздо более рыхлая, и при проглатывании оно першило в горле. В начале мы испытывали просто механическое удовлетворение от наполнения пустоты в желудке, потом кровь у нас стала двигаться быстрее, и мы ощутили зуд на губах и в пальцах; затем новые и довольно несуразные идеи ключом забили в нашем мозгу.
— Тут хорошо, — сказал я, — адски хорошо! Какое прекрасное жилище для избытка нашего населения! Для нашего несчастного лишнего населения!
И я наломал себе новую приличную порцию.
Мысль, что на луне есть такая хорошая пища, наполнила мою душу несказанным восторгом. Удрученное состояние духа, вызванное голодом, сменилось теперь беспричинною радостью и веселостью. Страх и скверное состояние, в котором я жил до этого времени, исчезли бесследно. Я смотрел уже на луну не как на планету, с которой желательно бы поскорее убраться, а как на чудное прибежище для обездоленного человечества. Я, кажется, забыл совершенно о селенитах и о лунных чудовищах, и о проклятой крышке шахты и о пугавших нас звуках, едва только отведал лунных грибов.
Кавор в ответ на мое повторенное в третий раз замечание об «избыточном населении», ответил словами одобрения. Я почувствовал головокружение, но приписал это возбуждающему действию пищи после долгого поста.
— Великолепное открытие ваше, Кавор! — сказал я. — Оно уступает только картофелю.
— Что вы хотите сказать? — удивился Кавор. — Открытие луны, уступающее только картофелю?!
Я посмотрел на него, удивленный хрипотой его голоса и несвязным выговором произносимых им слов. Я мигом сообразил, что он опьянел, вероятно, от этого предательского гриба. Я сообразил также, что он заблуждается, полагая, будто открыл луну, — он только добрался до нее. Я положил руку на его плечо и попробовал разъяснить ему это обстоятельство, но мои объяснения оказались слишком мудреными для его мозга. Да и мне было трудненько объясняться. После минутной тщетной попытки уразуметь мои слова — припоминаю, что от грибов глаза у меня, как и у него, стали похожи на рыбьи, — он пустился в разглагольствование на свою собственную тему.
— Мы, — объявил он, торжественно икая при этом, — существа, созидаемые нашей пищей и питием.
Он повторил эту сентенцию, и так как я в этот момент был в настроении, склонном к лукавому мудрствованию, то решил оспаривать такое положение. Возможно, что я немного уклонился в сторону от предмета, но Кавор все равно вовсе не слушал меня. Он с усилием поднялся на ноги, опираясь рукой о мою голову, и стоял, озираясь кругом, повидимому, вполне чуждый страха перед лунными обитателями.
Я пытался доказывать, что так стоять опасно, по причине, не особенно ясной для меня самого; но слово «опасно» как-то спуталось у меня со словом «нескромно» и вышло что-то похожее на слово «нахально»; попытавшись распутать эти понятия, я резюмировал свои доводы, обращаясь преимущественно к посторонним, но более внимательным слушателям — к коралловидным растениям, стоявшим по обе стороны нашего привала. Я чувствовал, что необходимо разом выяснить эту путаницу между луной и картофелем, и пустился в пространные рассуждения о важности точного определения употребляемых в доказательство выражений. При этом я старался игнорировать тот факт, что мои физические ощущения не были уже так приятны, как в первый момент после трапезы.
Каким-то путем, не припомню, мой ум вновь вернулся к проекту колонизации.
— Мы должны аннексировать эту луну, — сказал я. — Тут не должно быть никаких сомнений и колебаний. Это часть миссии белого человека. Кавор, мы — hic! — сатапы!.. Я хочу сказать сатрапы. Это империя, о какой не мечтал даже Цезарь… Будет пропечатано во всех газетах. Ко… компания Кавореция. Бедфордеция. Бедфордеция. Hic — ограниченная… Я хочу сказать — неограниченная.
Очевидно, я был пьян. Я пустился в перечисление всех бесконечных благодеяний, которые наше прибытие может принести луне, причем запутался в сложных доказательствах, что прибытие Колумба было, в конце концов, благодетельно для Америки; наконец, я забыл, что, собственно, намеревался доказать и продолжал повторять: «Подобно Колумбу, подобно Колумбу», чтобы заполнить паузу.
С этого момента мои воспоминания о действий гнусного гриба становятся туманными. Я едва помню, что мы выказали намерение не выносить глупых выходок со стороны каких-то идиотских насекомых, и решили, что для нас позорно прятаться здесь, на каком-то с_п_у_т_н_и_к_е земли; помню также, что мы запаслись большими охапками коралловых грибов, не знаю, для метательных ли целей или так, просто, на всякий случай, и, не обращая внимания на уколы колючих кустарников, пустились в дальнейшее странствие к солнечному свету.
