Владислав Крапивин - Кораблики, или Помоги мне в пути
— А-аве-э Мари-и-и-ия-а-а… — тоненько вывел мальчик.
И вдруг все исчезло. Я резко глянул на Полоза.
— Ну и так далее, — сказал он, почти лежа щекой на клавиатуре. — Таким вот образом мой хроноскоп отыскивает во времени нужные эпизоды…
— Изумительно, — искренне сказал я. — Но пока это не более чем стереокино. Голографический эффект. А…
— Да-да! — он вскинулся, сел прямо. — Следующий этап сложней. Выбрать исполнителя и… сделать так, чтобы он оказался здесь. Главное — уловить момент, когда мальчик на вершине вдохновения! Все остальное — дело техники! Он появляется у нас и как бы продолжает исполнение своего номера. В звездный час своего концертного творчества!
— То есть вы живьем переносите ребенка сюда! Он разъяснил снисходительно:
— Не переношу, а воспроизвожу. Здесь материализуется дубликат, запрограммированный лишь на одно — на исполнение своего номера. Когда задача выполнена… результат эксперимента исчезает.
— Как… исчезает? — с усилием спросил я.
— Бесследно. Происходит дематериализация. Примерно через полчаса после исполнения. Ну, бывает, правда, задержка, если молекулярные связи оказываются чересчур прочными. Как сегодня, например…
Как сегодня!.. Значит, там, за дверью с портьерой, сидел взаперти второй я! И он еще не исчез, я чувствовал это! И должен был сгинуть с минуты на минуту!
— Ты же убийца! — вырвалось у меня.
Он так дернул головой, что локоны разлетелись.
— Побойтесь Бога! Кого я убиваю? Это копия, слепок!.. Все равно что кинопленка! Это… просто мое произведение!
— Это произведение — живое! Оно же дышит, чувствует!
— Да бросьте вы! Оно не более живо, чем фигура на экране! И чувствует не больше, чем граммофонная пластинка с записью голоса! Вы же не станете считать живой пластинку только потому, что она поет?
— Не врите! Я видел — это настоящий мальчик!
— Это зомби! Точнее, аппарат с записью голоса!
«Покажи мне его!» — это, естественно, я должен был потребовать немедленно. И… струсил. Да. Мысль, что увижу сейчас себя, живого Петьку Викулова, заставила замереть душу. А от мысли, что этот Петька может исчезнуть у меня на глазах, стало жутко. Пряча страх, я сказал небрежно (хватило сил притворяться, черт возьми!):
— И вы не боитесь ответственности, господин Полоз? Он картинно поднял брови:
— За что?! — Вот за это… за все. Конечно, вы гениальный изобретатель. Но формула, что гений и злодейство несовместны, в данном случае сомнительна.
Он расслабился, снисходительно улыбнулся:
— В каком Уголовном кодексе вы найдете статью, которая объявила бы меня преступником? Любой служитель муз вправе создавать художественные образы. И чем живее образ — тем больше успех…
— Существует Международная конвенция! О запрете воспроизводить живые существа искусственным путем! Без особого разрешения.
— Опять вы о том же! «Живые»… Кто докажет?
— А как вы объясните появление на концерте певца, который потом бесследно исчезает?!
— Так и объясню! Киноэффектом высокого уровня!
— У вас потребуют доказательств!
— Ну и докажу!.. Или… — Он вдруг кулаками прошелся по клавиатуре и уперся пальцем в крайнюю клавишу.
Хроноскоп тонко загудел. А Полоз проговорил с горьким торжеством:
— Вот и все! Аппарат, к сожалению, испорчен, программа стерта. Жаль, конечно, воспроизвести ее будет нелегко. Зато нет никаких следов моей «преступной» деятельности… господин Питвик.
— Есть! — Я встал. — Отоприте вон ту дверь. Я знаю, что мальчик там. И надеюсь, он не исчезнет до приезда свидетелей. И… не советую шутить, господин Полоз. — Я незаметно тронул задний карман.
Полоз тоже встал. Сказал сочувственно:
— Нет там никакого мальчика. Уже нет… И как не вспомнить старую фразу литературного классика: «А был ли мальчик?..»
— Откройте дверь!
— Охотно. Вы сможете убедиться в отсутствии… предмета нашего спора. А также в том, что нет там другого выхода, через который он мог бы исчезнуть.
Полоз шагнул, отдернул портьеру, повернул ручку. Театрально толкнул дверь.
— Прошу!
Я тоже шагнул к двери. Мальчик в комнате был.
3Испуганный, съеженный, он прижимался к стене и суетливо кутался в плед, видимо, сорванный с кресла. Такими клетчатыми пледами была укрыта здесь мягкая мебель.
Я впервые близко увидел его лицо — горестное, растерянное — и узнал себя сразу. И резануло по сердцу.
Петька метнулся по нам сырыми глазами и сказал сипловато, боязливо, но с остатками мальчишечьего гонора:
— Что вам от меня надо?.. Где моя одежда?
Из-под пледа внизу торчали босые ноги, а вверху — голое плечо.
— Почему он раздет? — резко спросил я Полоза.
Тот был растерян, перепуган без притворства. Парик на нем перекосился.
— Это… да, это бывает… Одежда иногда исчезает раньше, живая материя сперва сопротивляется… Но… его тоже не должно быть… уже…
Я скрутил свою ненависть к Полозу и спросил у Петьки:
— Что с тобой случилось… малыш?
Он почуял ласковую нотку и, кажется, душой потянулся ко мне как к спасителю.
— Я не знаю! Вот он… привел сюда. Сказал: скоро поедем домой. А потом тут что-то… Меня выбросило из кресла. И как ударит по ногам… И одежды нету…
Я глянул под ноги. Пол был из металлических плиток с выпуклым узором. Как в соборе или вестибюле старинного дома. И вообще в комнате было что-то от сумрачной часов-ми. Восьмиугольное замкнутое помещение с глухими узкими нишами вместо окон. Только мебель — современная, низкая, разлапистая.
Я, не скрывая, переложил «ПП» из брючного кармана в просторный карман куртки. Сказал очень ровно, чтобы не заорать:
— Господин Полоз, не откажите в любезности, сядьте вон в то кресло, подальше от двери…
— Да, но…
— Сядьте, господин Полоз… — Я опустил руку в карман. — Вот так, благодарю вас. Ваше присутствие здесь, надеюсь, остановит Карлушу в желании повторить фокус с рубильником…
— Какой фокус? — прошептал Полоз, нелепо проваливаясь в мякоть кресла.
— Тот, когда на пол дается напряжение. Чтобы материя стала неживой и поскорее исчезла. Не так ли?.. Вы не знали, что у нас с Петушком от рождения иммунитет на удары тока… — И я опять повернулся к Петьке: — Не бойся, Петушок. Я пришел, чтобы забрать тебя отсюда.
Никакой он был не зомби, не дубликат, не биоробот! Он был настоящий Петька! Изумленно вскинул мокрые ресницы:
