Сергей Калашников - Маленький ныряльщик
***
А я иду на север. Глубина невелика. Я просто опустился ниже поверхностного слоя, чтобы волнение не беспокоило ныряльщика. Мне комфортно Предстоящий путь в тридцать миль или пятьдесят четыре километра до Поти - увы, таков мой удел, потому что среди белого дня вооружённый пароход не может себе позволить подойти к враждебному берегу в поле зрения главной базы неприятельского флота. Есть у меня подозрения, что сейчас в этих водах не протолкнуться от турецких боевых кораблей, потревоженных предутренним визитом шаловливых лейтенантов. Эх, молодость!
Хотя, мне и тут неплохо. Монотонно покачиваю педали и поглядываю на лаг. Три целых шесть десятых километра в час. Два узла. Пилить мне в этом темпе пятнадцать часов. И ни о чём не следует беспокоиться. Или сдохну, или дойду. Хотя, точка рандеву как раз посередине, но вряд ли меня станут там дожидаться.
Вокруг, сколько хватает взора, решительно ничего нет. Вроде и видно всё без ограничений, но даль теряется в бесконечности, и я словно подвешен посреди полупрозрачной чуть туманной пустоты. Дно далеко, поверхность моря над головой однотонна и не расцвечена бликами. Меня тянет в дрёму и вообще как-то наплевать на то, чем это закончится.
Непорядок. Тем более, что, поработавшее уже несколько часов, тело аж распирает от физических сил. Ну-ка, поднажму немного.
Что за незадача, почему-то показания глубиномера уменьшаются. Ах, да, у меня же отрицательная плавучесть и рули глубины тащат лодку наверх тем шибче, чем пуще ход. Нехорошо. Тихонько продуваю цистерны. Чуть-чуть поддаю, и принимаюсь оценивать, куда меня тянет. Вот, сбалансировался в плюс. Если замедляюсь, начинаю медленно всплывать.
Зачем же медленно? Кто запретит мне и как следует сманеврировать и проткнуть носом зыбкую плёнку границы сред? Я ведь так никогда не делал. Интересно же, что получится!
Поддаю педалями уже от души, спокойно дожидаюсь момента, когда достигнута скорость в пять километров в час и увеличиваю наклон передних рулей высоты. Или глубины. Главное, что нос задрался. Удерживаю дифферент на корму пятнадцать градусов и наблюдаю, как палуба перед стеклом рубки протыкает зыбкую завесу мнимого потолка. А вот и серое небо. Нос начинает клониться вниз, а корму чуть приподнимает.
Плавное выравнивание переходит в кивок, который я тут же одобряю поворотом передних рулей глубины вниз. Ныряю с дифферентом вперёд, почуюяв буквально на пару секунд или мгновений, как легко прокрутились в воздухе винты. Хорошо-то как! Это же ныряльщик мой, словно рыба, делающая вдох, появился на поверхности, и... "Я из лесу вышел, и снова зашел", - вспомнилось знакомое стихотворение. Как чудо-юдо рыба-кит.
Дифферент на нос устраняю теми же самыми рулями, и через горизонталь снова повторяю короткое выныривание со следующим сразу за ним нырком. Отлично. Так значительно веселее и наверняка существенно сокращается время на дорогу. Ну-ка, ещё разок! И ещё. Красота! Жалко, что настоящих крыльев к своему созданию я так и не озаботился приделать, а то бы можно было накренить кораблик на повороте наподобие самолёта в вираже. Скучно ведь маневрировать всегда блинчиком. А ещё бы я бочку крутнул.
***
Следующее воспоминание - я проснулся в своей каюте. Жуткое похмелье, для меня, в общем-то, нехарактерное. Не оттого, что я в хмельном деле так уж могуч, а просто отрубаюсь всегда задолго до того, как вберу в себя дозу, от которой утром ломит виски. Так что сушняк и небольшая неуверенность в движениях утром после пьянки - это, пожалуй, и весь набор болезненных симптомов, которые мой организм демонстрирует с бодуна. Но такого состояния, что сейчас навалилось на меня, не помню с молодости - я тогда быстрее заливал за воротник и частенько успевал нажраться до беспамятства раньше, чем падал с ног.
- Рассольчику вот, дядя Петь, - Сашка Клёмин подаёт мне чашку.
Божественно. Что-то внутри словно оседает. Сижу и прислушиваюсь к собственному телу. Голова болит по-прежнему, но ровнее. А вот и подушка. Вытягиваюсь на животе и замираю. Мне всё ещё плохо, но уже не так беспробудно, как несколько минут назад. На этой мажорной ноте и смыкаю глаза.
***
Самочувствие у меня всё ещё неважное, но это только вялость в мышцах и головокружение, то есть - жить и бороться можно. С кем бороться? И для чего жить? Потом разберусь. Когда окончательно приду в себя. А сейчас в капитанской каюте в присутствии господ офицеров я тщательно собираю в кучку свои собственные мысли, чтобы не ляпнуть не подумав какую-нибудь глупость.
- Как же вы, батенька, умудрились так набраться? Просто уму непостижимо, куда могли вы упрятать сосуд с вином? Там же у вас теснота невообразимая! - Макаров выглядит раздражённым и встревоженным одновременно.
- Клянусь, Степан Осипович! Даже пробку не нюхал. Не путал меня бес, ей-ей.
- Может быть от кислорода опьянели, - это единственный мичман на весь наш почитай чисто лейтененантский корабельный офицериат - Подъяпольский. Он уже не юноша, ему также под тридцать, как и остальным, и, говорят, раньше он тоже был лейтенантом.
- Никак нет, Иван Иванович. Воздух у меня во всех баллонах. Тот самый, которым мы дышим. Чистого кислороду мне неоткуда взять.
- И что же, что воздух?! В кессонах вон тоже воздух, а только люди, что им под давлением дышат - хмелеют.
- Надо же! Вот не знал. Да только откуда же на моей подводной лодке взяться повышенному давлению? Она же у меня герметичная.
- А куда, Вы, милостивый государь воздух после выдоха деваете? - Макаров ехидно щурится.
- За борт через клапан выпускаю.
- Насосом выкачиваете?
- Сам уходит, - я бью себя по голове и отошедший куда-то ненадолго бодун - тут как тут. Начинает ломить виски, и я замираю от настигшей меня боли.
Видимо, смена ыражения лица была достаточно выразительной, потому что Зацареный даже побледнел от сочувствия:
- Вы уж, Пётр Семёнович, поаккуратней с казённым-то имуществом! Ну, сплоховала головушка, но ведь без неё думы думать никак не получится. А это нам нынче потребуется.
Этот человек раньше, кажется, служил с нашим командиром, причём отношения между ними давно сложились. Хотя, если говорить о головушке, то как раз о лейтенантской и следует в первую очередь. Буйная она у него, темпераментная, если выразиться помягче. Ведь и катер ему достался самый лучший - мореходный, и с приличной скоростью, и в пекло он на нём первым лезет, увлекая за собой остальных.
- А как, позвольте полюбопытствовать, меня из моря выловили? Ничего ведь не помню.
- Взрыв вашей торпеды мы расслышали, отсчитали потребное время, и вышли в точку рандеву. А вы там, словно дельфин резвитесь. Ныряете на просторе, будто морю родное дитятя. Вот и ловил Измаил Максимович вашего "Ныряльщика" за хвост, гадая о месте, где в другой раз покажетесь на поверхности.
