Клиффорд Саймак - Грот танцующих оленей: Фантастические рассказы
— А разум? Разум развился в первичном мире, и вы доказываете, что и здесь тоже. Нельзя ли предположить, что эволюция нацелена на возникновение разума и добивается этой цели в какой бы то ни было форме в каждом из миров? С чего вы взяли, что в мире бескрылых гагарок нет разума? Вокруг дома на берегу обследовано всего-то пять-шесть квадратных миль. Да и вокруг других станций, вероятно, не больше.
— Вы задаете немыслимые вопросы, — сухо ответил Саттон, — При всем желании ответить на них не могу.
Они наконец достигли точки, откуда здание центра было видно полностью. Да, теперь здесь было людно. Мужчины и женщины прогуливались, грелись на солнышке, валялись на траве. На террасах составилось несколько увлеченно беседующих компаний. Повсюду носились дети, играющие в свои беззаботные игры. И вдруг шедший впереди Саттон остановился так резко, что Латимер с трудом уклонился от столкновения, и показал куда-то:
— Вон они, легки на помине!
Латимер послушно взглянул в указанном направлении, но не заметил ничего необычного.
— Кто? Где?
— На вершине холма, сразу за северными воротами.
Спустя секунду-другую Латимер различил дюжину припавших к земле фигурок: они оседлали тот самый холм, откуда всего несколько часов назад он катился кубарем вниз, к воротам, в поисках убежища. Фигурки были слишком далеко, чтобы рассмотреть их толком. Пожалуй, они слегка напоминали рептилий и казались угольно-черными, но был ли это естественный цвет их кожи или обман зрения, порожденный тем, что приходилось смотреть против света, художник решить не смог.
— Те самые, про которых я говорил вам, — пояснил Саттон. — Довольно обычное для них занятие: сидят и наблюдают за нами. Надо думать, мы интригуем их ничуть не меньше, чем они нас.
— Что, разумные динозавры?
— Они самые и есть.
Откуда-то издали донесся крик — слов было не разобрать, но это был несомненно панический крик, вопль ужаса. Потом крик подхватили многие, на разные голоса.
По парку отчаянно, сломя голову бежал человек. Руки его рассекали воздух, как крылья мельницы, ноги мелькали так, что сливались в смутное пятно. На расстоянии бегун выглядел совсем игрушечным, но направлялся он несомненно в северо-восточный угол территории, прямо к четырехфутовому заборчику внутри основной, более высокой ограды. За ним неслась целая толпа преследователей с явным, но тщетным намерением догнать бегущего и повалить наземь.
— Боже мой, это Брин! — воскликнул Саттон.
У палеонтолога перехватило дыхание, лицо посерело. Он рванулся вперед, но запнулся, открыл рот, чтобы присоединиться к крику, но задохнулся. Бегун перемахнул через внутренний заборчик одним прыжком. Ближайший из преследователей отставал на много футов.
Брин поднял руки над головой и с маху ударил ими по проволоке под током. Его словно стерло ослепительной вспышкой, вдоль проволоки пробежали язычки пламени, яркого и искристого, как фейерверк. Секунда — и пламя погасло, у ограды осталось лишь чадящее темное пятно, отдаленно напоминающее человека.
Толпа будто издала тяжкий вздох и стихла. Преследователи остановились, на какой-то миг утратив способность шевелиться. Потом одни побежали снова, другие нет, и опять зазвучали голоса, хотя криков стало поменьше.
Латимер глянул на вершину холма — там было пусто. Динозавры, что были там, куда-то пропали. И Саттон тоже сгинул без следа.
Так значит, это Брин висит там на ограде, подумал Латимер. Тот самый Брин, глава группы оценки, — единственный, если верить Гейлу, кто мог бы объяснить, отчего его, художника, решили заманить в дом на берегу. Тот самый Брин, погрязший в психологических тонкостях, вникавший в характер каждого клиента, сопоставлявший каждый характер с экономическими выкладками, с индексами социальной диагностики и бог весть с чем еще, и все ради решения, позволить ли клиенту оставаться в первичном мире или изъять его оттуда раз и навсегда.
А ныне, подумалось Латимеру, изъяли самого Брина — и изъяли куда решительнее, чем любого из остальных.
Сам он так и стоял там, откуда впервые увидел бегущего Брина, стоял лишь потому, что не мог решить, как быть дальше. В самом деле, кто он здесь и зачем? И как вести себя со всеми остальными? Вон их сколько, бродят вокруг бесцельно — многие, вероятно, тоже в растерянности, что теперь предпринять. И не подозрительно ли, что он торчит на одном месте, как истукан? Хотя, надо думать, им всем сейчас не до него, никто его не заметит, а если и заметит, то лишь затем, чтобы в следующую же секунду выбросить из головы.
Однако, помнится, в тот момент, когда заварилась эта каша, они с Саттоном как раз собирались выпить. Латимер четко ощутил, что нужда не отпала, рюмка не повредит, и решительно зашагал к подъезду. Встречные, как правило, не удостаивали его вниманием: кто-то просто шмыгал мимо, кто-то мычал нечто нечленораздельное или ограничивался коротким кивком, как кивают незнакомым или полузнакомым.
В вестибюле было по-прежнему почти пусто. Три человека сидели за столиком в углу, не притрагиваясь к стоящим перед ними стаканам. В другом углу на диване мужчина и женщина были погружены в тихий разговор, и еще кто-то, оккупировав бар самообслуживания, сосредоточенно подливал себе из бутылки. Латимер направился к бару, взял чистый бокал. Человек у стойки произнес:
— Вы, наверное, новичок. Не припоминаю, чтобы мне случалось видеть вас здесь прежде.
— Да я только сегодня прибыл, — отозвался Латимер. — Часа три-четыре назад.
Он пригляделся к бутылкам, но его любимого сорта виски среди них не нашлось. Пришлось согласиться на другой, чуть похуже, зато плеснул он себе поверх льда щедро, от души. Рядом стояли подносы с сэндвичами и другими закусками. Он положил себе на тарелку два сэндвича.
— Ну и, — спросил человек у стойки, — как вам нравится эта история с Брином?
— Не знаю, что и сказать. Я с ним еще и знаком-то не был. Правда, Гейл называл мне его имя.
— Третий, — сообщил человек. — Третий за последние четыре месяца. Что-то тут не так.
— Что, все на заборе?
— Нет, нет. На заборе Брин первый. До него один выпрыгнул с тринадцатого этажа. Бог ты мой, ну и неаппетитное зрелище! Другой повесился…
В эту минуту в вестибюле появился еще один гость, и человек, оторвавшись от стойки, направился к вновь прибывшему. Латимер остался наедине со своим бокалом и сэндвичами. Народу больше не прибавлялось, и никто не обращал на него ни малейшего внимания. Внезапно на него обрушилось чувство, что он здесь иностранец, незваный и всем чужой. Наверное, это неприятное чувство сидело в нем все время, но здесь, в пустоте вестибюля, поразило его с особенной силой. Можно было присесть за какой-нибудь столик, или в кресло, или на краешек дивана, благо свободных столиков, кресел и диванов было хоть отбавляй. Можно было подождать, чтобы кто-то составил ему компанию, но он содрогнулся при самой мысли об этом. Не хотелось ни знакомиться с этими людьми, ни тем более разговаривать с ними. По крайней мере, сейчас хотелось держаться от них подальше.
