Ежи Жулавский - Лунная трилогия: На серебряной планете. Древняя Земля. Победоносец
Первым порывом было пойти и убить шерна, но при мысли, что тогда придется еще раз заглянуть в его налитые кровью, полные издевки бельма, нахлынул непреодолимый страх. Ихазель заперлась в своих покоях и долго не выходила оттуда. Крохабенна прислал за ней, просил приехать на Кладбищенский остров для важного разговора — она не ответила гонцу, даже не впустила его к себе. Вечером отправлялся за море Анна с пополнением, весь город высыпал на лед — она не соизволила даже выглянуть в окно.
Всю ночь в долгие промежутки между вечерним, полночным и утренним сном Ихазель провела в одиночестве, во все более ожесточенном раздумье. Несколько раз вставала словно бы с мыслью спуститься в подвал, где был заперт шерн, но всякий раз недоставало то ли сил, то ли смелости, и снова пряталась Ихазель в дальних хоромах, не позволяя входить даже горничным.
Так прошло и утро. Целые часы провела она, лежа с широко открытыми глазами, словно застывшая в странном оцепенении. Лишь около полудня, когда чреватый близящейся грозой воздух лишает человека сил, она ощутила прилив лихорадочной энергии.
Она находилась у себя в покоях. Вскочила с широкого ложа и приказала горничным, чтобы привели холопов. Явились четверо громил, по виду палачи. Ихазель знаком велела им подождать.
В небольшой задней комнатушке, где она обычно одевалась, над полукруглым бассейном было укреплено большое металлическое зеркало. Туда и направилась Ихазель в сопровождении двух горничных. Остановилась перед зеркалом и велела раздеть себя.
Те в четыре проворных руки пустились развязывать ленты ее верхнего платья на плечах и на груди, скрытой от людских взоров со дня прибытия Победоносца на Луну. Потом одна из горничных склонилась к ее ногам, чтобы снять сандалии, а другая быстрыми ласкающими движениями пальцев вынула шпильки из прически, так что волосы золотой волной хлынули на обнаженную спину. На бедрах осталось лишь свободное нижнее белье цвета морской волны, стянутое тонкой золотой цепочкой, свисающей до пят. Ихазель сама рванула ее обеими руками, расцепила, и последняя одежда беззвучно соскользнула на белую меховушку, брошенную на край бассейна.
И перед собственными глазами, неотрывно смотрящими в зеркало, расцвела Ихазель, как волшебный цветок. Губы влюбленно набрякли, веки отяжелели от вида собственной красоты. Под каскадом сыпучего золота волос блистали лилейные плечи, соединенные двумя розами грудей. Стройные бедра, слегка розовеющие, жемчужной линией упоительно ниспадали в округлые колени, а те — в миниатюрные стопы, похожие на две лилии.
Ихазель выгнулась змейкой, подняв руки над головой.
— Красивая я…
— Красивая ты, о госпожа! — хором ответили обе горничные.
Стройная, гибкая, нагая и совершенная, замерла Ихазель на недолгое время, пока, словно удар, не посетило какое-то воспоминание, заставившее потупиться и закрыть лицо руками. Горничным послышался то ли стон, то ли, может быть, отрывочный всхлип.
Когда Ихазель отняла руки от лица, губы у нее были сжаты, а глаза приняли жестокое, властное выражение.
— Одевайте, — коротко приказала она.
Обе принялись обмывать ее и натирать благовонными маслами, но дело шло непроворно, потому что руки, скользящие по лилейному телу госпожи, дрожали от сладострастного упоения.
Движением головы Ихазель указала ларь, где хранились ее самые дорогие наряды.
И через несколько минут стало невозможно угадать нагое, лишь во снах видящееся чудо ее тела под жесткой одеждой и пурпурным плащом, шитым золотом и драгоценными камнями. На волосы от висков лег высокий венец, а поверх него вуаль, унизанная жемчугом и кораллами, ноги обул зеленый сафьян с длинными золотыми цепочками, волочащимися по полу, на тыльных сторонах ладоней засияли огромные розетки из драгоценных камней, пристегнутые золотыми шнурами к четырем перстням на пальцах и золотым браслетам на запястьях.
Когда она в таком виде вышла к четверке холопов, те невольно потупились и попятились к стене. Ихазель дала им знак следовать за ней.
Молча миновала переходы, которыми ее покои соединялись с собором и прямо направилась к спуску в прежнюю сокровищницу. У двери велела холопам зажечь факелы. На багровом свету вспыхнувшей смолистой щепы поджатые губы дрогнули жутковато и жестоко.
Толчком отворила дверь и велела холопам войти первыми. Держа факелы, они остановились по бокам от входа, и тогда вошла она, звеня золотыми цепочками у ног, сверкая драгоценными камнями, закованная в тяжелый и богатый наряд, с застывшим, бледным лицом.
Шерн изумленно уставился на нее. После минутного освобождения во время паники его не приковали, а в спешке притянули за обвитые веревками запястья к скобам в стене, а ноги привязали к проушине в полу.
— Ихазель! — прохрипел он, помедлив.
Не говоря ни слова, она все с тем же неподвижным, словно застывшим лицом подошла к нему. Медленно выхватила из складок платья острый кинжал с рукоятью из цельного коралла и посверкала им на свету факелов, как бы ради забавы.
— Ихазель!
Острая боль пресекла крик в горле у шерна. Резким и на вид нечаянным движением Ихазель приложила острие ко лбу Авия и процарапала кожу. Потом попятилась и дала знак двум холопам подать ей факел. Некоторое время смотрела на чудище, освещенное багровым светом, не торопясь, взяла факел из услужливой руки и ткнула под распростертые черные крылья.
Шерн дернулся, извиваясь от боли. В подвале запахло паленым.
— Всем владеет человек, — сказала Ихазель, отведя факел. — В его власти Луна и всякая тварь, на ней живущая. От моря и до предела пустыни, над которой светит Земля, звезда благословенная, на море и за морем, в краях, еще неведомых.
У нее пресекся голос. Она изо всех сил ткнула шерна в грудь пылающим факелом, не удержала, факел упал на пол, по полу разлилась лужица смолы, тлеющая красными огоньками.
Тень шерна огромным черным призраком взметнулась на стене, дотянувшись до золотых букв когда-то священной надписи. А из клубка извивающегося тела твари сверкнула четверка ужасных, налитых кровью глаз. Ихазель почувствовала, что силы оставляют ее. Невольно оглянулась в поисках, на что опереться бы, и увидела, что холопы в суеверном страхе сбежали.
Она была одна.
Был миг, и она хотела убежать. Однако ноги не слушались, дышать стало нечем, жесткий драгоценный наряд давил на плечи. Негромкий стон вырвался из посиневших полуоткрытых губ.
Шерн не подавал голоса. Он извивался под пыткой, но роговые губы у него были стиснуты, он молча смотрел ужасными бельмами на шатающуюся Ихазель. И она глаз отвести от него не могла. Никогда еще не чувствовала себя настолько бессильной, как теперь, когда пришла показать гордому чудищу свою власть и великолепие. Широко открытыми, бездумными глазами неподвижно смотрела на шерна, не в силах шагу ступить. Видела рану на груди, выжженную факелом, гаснущим стреляющими огоньками у его ног, и глаза, глаза…
