Клиффорд Саймак - Игрушка судьбы: Фантастические романы
— Если ты думал, — прервала его Джилл, — что Шептун мог бы сопроводить нас в рай, то, мне кажется, ты ошибаешься. Он перенес Джейсона в математический мир потому, что Джей— сон видел кристалл. Я кристалл не видела, и меня Шептун перенес туда потому, что уже знал дорогу. Джейсон показал ему дорогу, и Шептун запомнил ее.
— Следовательно, координаты ему не нужны?
— Не нужны, верно. Координат математического мира не было, и Шептуну хватило воспоминаний Джейсона. Наверное, он пользуется не координатами, а чем-то другим.
— Тогда почему не рай?
— А потому, что ему нужно проникнуть в сознание того, кто видел кристалл с записью о каком-то конкретном мире.
— В сознание? Именно в сознание?
— Да.
— А почему бы ему не проникнуть в сознание Мэри?
— Мэри в коматозном состоянии. Ее сознание, ее память опустошены, стерты, — сказал Теннисон. — Но даже когда она была здорова душой и телом, к ней в сознание он проникнуть не мог.
— Хочешь сказать, что он не ко всем…
— Послушай, Пол, вот тебе пример: уж как Шептун был близок с Декером, а в его сознание проникнуть не мог, как ни стремился.
— А в твое и Джилл проникает? Что же в вас такого особенного?
— Не знаю. Я думал об этом. Понимаешь, многие люди, большинство людей, не способны даже видеть Шептуна. Ты, например, не можешь, это я точно знаю. Шептун пытался с тобой познакомиться. Он пробовал тебе явиться, но ты его не увидел.
— Откуда тебе это известно?
— Он мне сам сказал. Думаю, он тут со многими пытался контакт наладить, и с тем же результатом. А роботы — вообще исключено. У них «другой тип сознания» — так он сказал. Он много лет бродил по Ватикану, все информацию искал. Он просто помешан на информации, на знаниях. Цель его жизни — постижение Вселенной, ее изучение. Кое-что он в Ватикане разнюхал, но совсем немного. Да и то, что узнал, далось ему с большим трудом.
— Так вот о ком говорил мне Феодосий! — воскликнула Джилл. — Значит, Шептун и есть та мышка, которая откусывает крошечные кусочки от громадины ватиканских знаний! Феодосий так мне и говорил. А им никак не удается выследить воришку. Теперь понятно почему.'
— Значит, ни единого шанса, — обреченно проговорил Экайер.
— Я в этом просто уверен, — кивнул Теннисон.
— Да, дела… — проговорил Экайер, сжав кулаки, — Смирились и сидим. Боже, а ведь как задумаешься, от чего мы отказываемся! Вся Вселенная перед нами, а мы отказываемся. И все это из-за безумного поиска истинной религии!
Теннисон положил руку ему на плечо.
— Пол, мне бы очень хотелось помочь тебе. И Джилл, я думаю, хочет того же. Мне очень жаль. Так получается, что я огорчаю тебя.
— Да что ты! — отмахнулся Экайер, — Это же не твои трудности.
— Почему же не мои? Разве это только Ватикана касается? Нет, дружок, туг дело посерьезнее. Все на свете выиграют, если мы найдем ответ.
— Надо искать какой-то выход, — убежденно проговорила Джилл. — Рано сдаваться, рано лапки кверху поднимать. Я, например, могу поговорить с Феодосием.
— И чего добьешься? — скептически усмехнулся Экайер, — Он замашет руками, успокоит тебя, скажет что-нибудь вроде: «Не надо так волноваться, деточка, пройдет время, все встанет на свои места…»
Теннисон поднялся.
— Я должен взглянуть на Мэри.
— Я с тобой, — сказал Экайер, вставая, — Джилл, может, и ты сходишь с нами?
— Нет, — замотала головой Джилл, — Не хочется. Я лучше займусь обедом. Пообедаешь с нами, Пол?
— Спасибо. Очень хотелось бы, но дел по горло.
Когда она вышла из комнаты, Экайер тихо спросил у Теннисона:
— Извини, я при Джилл не хотел спрашивать, но все— таки, что же случилось с ее лицом?
— Дай срок, — улыбнулся Теннисон, — мы тебе все-все расскажем, я тебе обещаю, Пол.
Глава 44
Так хочется обо всем рассказать тебе, Джейсон, но в голове все перепуталось, — призналась Джилл. — До сих пор опомниться не могу. В общем, когда я смотрела на этот рисунок, я точно поняла, что справа — знак вопроса. Он спрашивал, что я такое, а я ломала голову, как ответить, и тут у меня в сознании заговорил Шептун и сказал, что теперь его очередь.
— И вступил в разговор?
— Да. То есть не он, а мы вместе. Я догадывалась, что происходит, но не понимала смысла… Помнишь, давным— давно на Земле было такое устройство — телеграф? Сигналы передавались по проводам, и тот, кто не знал кода, мог часами слушать сигналы и ничего не понимать. Или представь себе, что ты слышишь, как двое чужаков по-своему квакают или хрюкают. Для них это слова, для тебя — пустой звук.
— Ты сказала «телеграф». Это что, действительно были сигналы?
— Да какие-то сигналы, но было еще много всяких звуков, и знаешь, мне казалось, что это я их издаю — непонятно как и зачем, и в мозгу у меня проносились вихри совершенно безумных мыслей — явно не моих. Наверное, это были мысли Шептуна. Порой мне казалось, будто я начинаю улавливать какой-то оттенок смысла, я пыталась ухватиться за него, как за ниточку, но ниточка обрывалась, и я опять переставала что-либо понимать. И что странно: в обычной ситуации я бы просто взбесилась, стала бы всеми силами добиваться своего, старалась бы узнать, что за существо со мной разговаривает. А там мне так спокойно было. Не помрачение сознания, нет. Я все нормально видела и воспринимала, только время от времени мне начинало казаться, что я уже не я, и еще я видела себя со стороны… Во время нашего «разговора» то существо, что стояло ко мне ближе других, и остальные, что собрались неподалеку, непрерывно показывали разные уравнения и графики — медленно, не спеша, — причем самые простые, как будто говорили с ребенком. Знаешь, когда взрослые начинают подражать детскому лепету — вот такое было впечатление. Я тогда подумала, что, наверное, этот кубоид не меньше моего смущен. Наверное, для него те звуки, что я издавала, — пощелкивание и треск, имели не больше Смысла, чем для меня — его графики и уравнения.
— Не исключено, что Шептун что-то понимал, — предположил Теннисон, — Ведь беседу вел, в конце концов, он. Он был в роли переводчика.
— Если так, то он работал в одну сторону. Мне он ничего не переводил. Хотя я тоже как-то в разговоре участвовала. Мы подошли поближе — то есть я подошла — к розово-крас— ному кубоиду, и всякий раз, когда мне — вернее, Шептуну — что-то было непонятно, я указывала пальцем на определенное уравнение или график, и кубоид все переписывал заново — медленно и терпеливо, иногда по несколько раз, пока Шептун наконец не понимал что-то.
— А ты? Ты понимала?
— Только кое-что. Какие-то обрывки. А теперь, вернувшись домой, вообще почти все забыла. Мое человеческое сознание плохо воспринимало такой тип подачи информации. Многое казалось просто нелепо, по человеческим понятиям. Казалось, никакой логики нет. Знаешь, что я думаю?
