Станислав Лем - Рассказы о пилоте Пирксе. Фиаско
Таким образом, операция вступила в следующую фазу Донный панцирь «Гермеса» разошелся надвое, как гигантские выпуклые ворота, и манипуляторы выпихнули в пустоту из этого Сезама огромный металлический цилиндр, предназначенный для лабораторного карантина зондов. Гаррах, казалось, был чрезвычайно доволен этим трюком. Тактику Стиргарда одобряли многие, но работа шла без энтузиазма, хотя и слаженно. Радоваться было нечему. Зато первый пилот и не думал скрывать злорадного удовлетворения: наконец-то они сломают хребет этой воинственной планетной бестии. Он просто не мог дождаться возвращения ракет, разумеется несущих ужасную заразу — словно в намерения экспедиции входила жестокая конфронтация сил. Слушая, как он откровенничает, Темпе воздерживался от комментариев, но думал о психических отклонениях, которые, без сомнения, сейчас фиксирует GOD у Гарраха, и ему было стыдно за коллегу, однако временами он и сам не смог бы сказать, чего ему хочется больше: чтобы нарастающий и накапливающийся гнев команды оказался безосновательным или чтобы квинтяне вынудили их на худшее из всех возможных решений. Да он сам уже видел в этой цивилизации врага, беспощадное зло, которое самим своим существованием оправдывало их приготовления. Уже нечего было скрывать. Солазер, погашенный и замаскированный, заряжался солнечной энергией — не для сигнализации, а для нанесения лазерных ударов. Через 48 часов туча голографических глаз дала знать, что посланцы возвращаются. Посадочные аппараты должны были отозваться на ультракоротких волнах, пройдя орбиту, по которой обращались обломки луны, но сигналы начал подавать только один. Другой выдавал непонятную мешанину кодов. Стиргард поделил своих людей на три команды: пилотам поручил вывод фальшивого «Гермеса» на околосолнечную траекторию, физикам — прием аппаратов в цилиндрической камере, отдаленной на несколько десятков миль от «Гермеса», а врачам и Кирстингу — биологическое исследование зондов, если вторая груши сочтет это допустимым. Экипаж хотя и был разделен на группы, но ориентировался в общей ситуации. Гаррах и Темпе, следя за пустым гигантом, который неспешно отправился в путь, хотя на его корпусе еще искрились огни автоматических сварочных машин, все время поддерживали связь по интеркому с группой Накамуры, ожидающей посланцев. Полассар не исключал обыкновенной аварии в болтающем чепуху передатчике второго аппарата. Гаррах же был уверен, что это работа квинтян: ему не терпелось, чтобы коварство квинтян как можно скорей вылезло, как шило из мешка, и чтобы оно стало лазерной костью у них же в горле. Темпе молчал, в глубине души удивляясь, как такой ожесточенный человек еще может выполнять ответственную работу первого рулевого. По-видимому, может, раз GOD не донес командиру о его состоянии. А может быть, все уже поддались коллективному безумию? Карантинный цилиндр, ярко освещенный окружающими его прожекторами, принял в свою разверстую пасть спускаемые аппараты. В центре наблюдения физики после предварительной проверки не смогли решить, подвергся ли один из них случайному или намеренному повреждению; это страшно разгневало Гарраха, он-то знал лучше: черное дело квинтян! Через час, однако, обнаружилось, что зонд потерял часть антенны и носового излучателя при столкновении с каким-то небольшим метеорным обломком или куском металла. В этой системе трудно было с чем-нибудь не столкнуться.
На удаляющемся пустом близнеце «Гермеса» во мраке тлели последние накладываемые швы, уже можно было включать тягу, но с этим надо было подождать до приказа командира. Тот, однако, не торопился, ожидая, в свою очередь, результатов экспертизы: в каком состоянии вернулись аппараты и — last but not least [последнее, но не менее важное (англ.)] — какие они привезли известия?
Известия оказались весьма своеобразными, а посадочные аппараты — если не считать инцидента с антенной — невредимыми и ничем не зараженными. Услышав это, Гаррах не мог удержаться от возгласа:
— Ну что за коварство!
— В конце концов даже в Содоме был некий Лот, — заметил Темпе.
Ему страшно хотелось узнать новости с Квинты, которые до сих пор как-то трудно доходили до рулевой рубки. Наконец Накамура смиловался над пилотами и показал им результат разведки — сюжет, переданный из вакуумной камеры, предусмотрительно удаленной от корабля.
Начинался он со сказки — той самой, что пересказал планете солазер. Затем долго показывались пейзажи: вероятно, природные заповедники, не тронутые цивилизацией. Морские побережья, волны, набегающие на песок, красное заходящее солнце в низких тучах, лесные массивы, зелень которых была значительно темнее, чем земная: огромные кроны некоторых деревьев казались почти серыми. На этом постоянно сменяющемся фоне засветились буквы:
ПРИЕМ ВАШЕГО РАКЕТНОГО СНАРЯДА МАССОЙ ДО 300.000 МЕТРИЧЕСКИХ ТОНН ОПРЕДЕЛЕН ПОЛОЖИТЕЛЬНО ПРИ УСЛОВИИ ВАШЕЙ ПАССИВНОСТИ И ДОБРОЙ ВОЛИ ТОЧКА ЭТО КОСМОДРОМ ТОЧКА
Из тяжелой зеленой мглы выплыла огромная плоскость, видимая с птичьего полета. Она матово поблескивала, как застывшая ртуть. Поразительно тонкими иглами стояли на ней через равные промежутки, как фигуры на шахматной доске, сталагмиты, безупречно белые, остроконечные — и росли. Да, росли — то есть выдвигались вверх, окруженные у основания желтой паутинной сетью, и наконец застыли. На дальнем небосклоне, абсолютно безоблачном, летели птицы — каждая с четырьмя медленно взмахивающими крыльями. Судя по всему, гигантских размеров. Они тянулись, словно журавли, улетающие из холодных стран. Внизу, у сталагмитов — а человеческий глаз уже распознавал в них ракеты, — копошилась какая-то цветная и темная мелочь — целые толпы, вползающие в глубь белых ракет по широким пандусам. Все напрягли зрение, вытаращив глаза, чтобы увидеть наконец, как выглядят квинтяне, но результат был такой же, как если бы гость с Нептуна пытался разглядеть внешний облик человека, глядя с расстояния мили на олимпийский стадион. Цветная движущаяся толпа все клубилась у подножия пандусов и реками втекала в белые, как снег, корабли. На их корпусах блестели вертикальными рядами иероглифов непонятные надписи. Толпа уже редела, и все ждали немедленного старта этой белой флотилии, но она стала опускаться с величественной медлительностью.
Желто-коричневые сети паутины, будто истлевшие, спадали с корпусов, образуя неправильные круги. Вот уже только белые острия возвышались над плоским озером ртути, но и они вошли в черный мрак колодцев, и вовсе не крышки и не ворота замкнулись над ними — сама эта матовая ртуть. Все опустело, из-за края понемногу вползало на экран многоногое, явно не живое, а механическое существо с плоским срезанным рылом. Из него бил фонтан светлой желтоватой жидкости, разливаясь и сразу же бурля, как кипяток: когда он весь испарился, ртуть стала черной, как битумное озеро, многоног изогнулся дугой, так что его средние ноги повисли в воздухе, повернулся прямо на смотрящих на него людей и открыл четыре глаза — или четыре окна? Четыре прожектора? Но выглядели они как большие круглые удивленные рыбьи глаза с узкой полоской металлической радужной оболочки и черным блестящим зрачком. Этот механический экипаж, казалось, приглядывался к ним — озабоченно и задумчиво. Словно глядел четырьмя этими зеницами, которые уже не были круглыми, но сузились, как у кошки, и одновременно в их середине слабо подрагивало что-то голубоватое. Затем он снова припал к черному грунту и, колыхаясь с боку на бок, как сороконожка, убежал из поля зрения. На небе уже не было птиц, но была надпись:
