Филип Фармер - Миры Филипа Фармера.Том 08. Магический лабиринт
— А играть кто будет? — спросил Лондон. — Окружающие скоро заинтересуются, о чем это мы толкуем.
— Я готов открыть-, — сказал Микс.
С минуту они занимались только игрой. Потом Фрайгейт продолжил:
— Если мое предположение верно, будем рассуждать дальше. Так вот: я был старшим ребенком в семье. Старшим из тех, кто выжил. Передо мной был еще Джеймс — он умер в год, а я родился через шесть месяцев после этого. Допустим, его воскрешают. Он вырастает и становится агентом этиков.
В День Воскрешения его засылают сюда, чтобы следить за Бёртоном. Почему? Потому что этикам известно, что Бёртон очнулся в той камере, полной плавающих тел, еще до Дня Воскрешения, в который должен был ожить. Они догадываются, что это произошло не случайно, что кто-то оживил Бёртона намеренно. Об этом нам и гадать незачем. Именно так сказали Бёртону на Совете двенадцати. Память об этом собирались стереть из его мозга, но Икс воспрепятствовал этому.
В общем, у этиков возникли подозрения. И они приставили к Дику мнимого — вернее, настоящего — Фрайгейта. Мой брат должен был следить за Бёртоном и сообщать обо всем подозрительном. Но попал впросак, как и все в долине.
— Беру две, — сказал Бёртон. — Очень занимательно, Питер. Гипотеза на первый взгляд безумная, однако может быть верной.
Но если твой брат агент — кто же тогда Монат, этот таукитянин, арктурианин или откуда он еще взялся? Уж он-то наверняка агент, несколько странно, конечно, но все же…
— Может, он этик? — спросила Алиса.
— Я это и хотел сказать, — сердито сказал Бёртон, не любивший, когда его прерывали. — Не думаю, чтобы Монат был этиком, иначе он присутствовал бы на Совете… Или нет, клянусь Аллахом! Будь он там, я узнал бы его, и он бы не смог следовать за мной. Я вообще не пойму, зачем он ко мне привязался. Во всяком случае, присутствие Моната означает, что в этом деле замешаны разные виды… расы… семейства… инопланетяне, одним словом.
— Беру одну, — сказал Фрайгейт. — Я как раз собирался сказать…
— Извини, — перебил Лондон. — Но откуда твой брат столько знает о Бёртоне?
— Думаю, воскрешенные дети получают образование получше, чем на Земле. И возможно — предположим это, — Джеймс знает, что я его брат. Разве способны мы постичь объем знаний, которыми обладают этики? Вспомните фото Бёртона, которое тот нашел в кармане агента Аньо. На ней Дик снят в двадцать восемь лет, когда служил субалтерном в Восточно-Индийской армии. Не доказывает ли это, что этики присутствовали на Земле в 1848 году? Кто знает, как долго они ходили по Земле, собирая информацию? И с какой целью?
— Но почему Джеймс назвался твоим именем? — спросил Нур.
— Потому что я — страстный поклонник Бёртона. Я даже написал о нем роман. Может, так проявилось у Джеймса чувство юмора. У меня оно тоже имеется. Вся наша семья известна… несколько странным чувством юмора. И Джеймсу показалось забавным сделаться собственным братом, тем Питером, которого он никогда не видел. Может, он хотел прожить таким образом жизнь, в которой ему было отказано на Земле. Может, он думал, что сойдет за меня, встретившись с каким-нибудь знакомым Фрайгейтов. А может, верны все причины, которые я перечислил Уверен, что он разделался с мошенником-издателем Шарко, чтобы отомстить за меня — это доказывает, что ему многое известно о моей земной жизни.
— Но как отнестись к рассказу агента Спрюса? — спросила Алиса. — Он говорил, что явился из семьдесят второго века, и что-то толковал о хроноскопе, с помощью которого можно видеть прошлое.
— Спрюс мог и солгать, — сказал Бёртон.
— Я лично не верю ни в хроноскоп, ни в какие бы то ни было путешествия во времени, — заявил Фрайгейт. — Впрочем, это я зря. Мы все путешествуем во времени. Но только вперед — иного пути нет.
— Никто из вас не сказал, — заметил Нур, — что детей кто-то должен был воскресить. Возможно, это были люди из семьдесят второго века, а возможно, и нет. Скорее это сделали сопланетяне Моната. Вспомните: Спрюса допрашивал в основном Монат. Может быть, это он научил Спрюса, что говорить.
— Но зачем? — спросила Алиса.
На этот вопрос нельзя было ответить, если не принять рассказ Икса за истину. Пока что его рекруты склонялись к тому, что он такой же лжец, как и его собратья.
Нур закончил партию замечанием, что агенты, севшие на пароход в самом начале, не скрывали, что жили после 1983 года. Агенты же, попавшие на борт позже, знают, что это подозрительно, и не прибегают к этой легенде. Так, здоровенный галл Мегалосос (что значит «великий») заявляет, что жил во времена Цезаря, но это только его слова. К тому же галл, кажется, сдружился с Подебрадом — Нур никогда бы не подумал, что такое возможно. Есть вероятность, что Мегалосос тоже агент.
Часть четвертая
На борту «Внаем не сдается». Новобранцы и кошмары Клеменса
Глава 13
Глаза де Марбо доказывали, что механика воскрешения не всегда работала как надо.
Жан Батист Антуан Марселей, барон де Марбо, родился в 1782 году с карими глазами. И лишь долгое время спустя после Дня Воскрешения обнаружил, что их цвет изменился — когда одна женщина назвала его голубоглазым.
— Sacre bleu! — выругался он. — Неужели?
Он позаимствовал у кого-то слюдяное зеркальце, недавно привезенное торговцем по Реке — слюда была редкостью, — и впервые за десять лет увидел свое лицо. Лицо было все то же — веселое, круглое, с вздернутым носом, улыбчивое, отнюдь не лишенное привлекательности.
Только глаза светились голубизной.
— Merde! — опять выругался он и перешел на эсперанто: — Попадись мне только эти отвратительные создания, проделавшие это со мной — я нанижу их на шпагу!
Он вернулся, кипя гневом, к своей сожительнице и повторил ей свою угрозу.
— Но у тебя же нет шпаги, — сказала она.
— Ты все понимаешь слишком буквально! А шпага у меня когда-нибудь будет. На такой каменистой планете должно быть железо.
В ту же ночь ему приснилась огромная птица с ржавыми перьями и клювом стервятника — она глотала камни и испражнялась стальными катышками. Но в этом мире не было птиц, тем более oiseau de fer[4].
Теперь у де Марбо были сабля, кортик, шпага, стилет, длинный нож, топор, копье, пистолеты и винтовка. Он был генералом десантной бригады и вынашивал честолюбивый замысел стать полным генералом. При этом к политике он питал отвращение и не имел ни интереса, ни склонности к бесчестному интриганству. Однако командиром десантников он мог бы стать лишь после смерти Эли С. Паркера, которая очень опечалила бы его. Де Марбо любил славного индейца-сенеку.
