Наталья Соколова - Фантастика-1965. Выпуск 3
Пройдет какое-то время, они узнают про Око, про чертеж.
Пожалуй, начнутся пытки. Он думал об этом трезво, точно, как будто речь шла о постороннем человеке. Для него лично выгоднее смерть - быстрая смерть. Военный трибунал, следствие на скорую руку… Сколько это может продлиться? Неделю, три, месяц? Интересно, какое они ему предъявят обвинение, как это все будет состряпано. А впрочем, не все ли равно? Результат один.
Он подошел к окну. И вдруг в нем поднялся дух протеста, запоздалое мучительное сожаление. Сломал свою жизнь, растоптал работу. Зачем? Во имя чего? Кому это надо? Опять шел дождь, внизу ползли зонтики - не только черные, попадались и серые, так всегда бывало весной. Склоненные, точно в поклоне, кругло изогнутые спины, серо-черные спины покорного овечьего стада, которое, теснясь, движется неизвестно куда и зачем, живет, чтобы жить.
В дверь постучали.
– Да, войдите.
Ползли и ползли зонтики, сплошняком, один к одному, молчаливые, равнодушные, повторяющиеся.
Белокурый солдат был явно растерян.
– Там… за вами…
Человеку захотелось успокоить этого юнца, который еще два часа назад смотрел на него влюбленными глазами.
– Все в порядке. Все идет как надо. - Он вернулся, взял со стола маленькое круглое зеркало, положил его в карман. - Я готов.
11. НАКАЗАНИЕ ЗАБВЕНЬЕМ
Суд был скорый.
Ему предъявили обвинение в антипатриотических настроениях и антиправительственной деятельности.
Прошло десять дней с того момента, как его арестовали.
“Однако шеф торопится”, - подумал Человек, входя в огороженный барьером загончик и садясь на деревянную скамейку без спинки.
В зале было пусто. Даже президента не допустили: его дружба с подсудимым была хорошо известна.
Выступали четыре свидетеля обвинения. Свидетелей защиты не было.
Вице-президент, в академическом сюртуке, но без орденов (видимо, не надел из соболезнования), говорил тихо, но внятно, с мягкими ласковыми интонациями. Как ему ни больно, но он вынужден сказать правду. Подсудимый обладает талантом… м-м, известными способностями, но является человеком, морально растленным, сухим скептиком, и рационалистом, и даже, говорят… страшно сказать… атеистом. На его мастерские и лаборатории затрачены большие государственные средства, а результаты, в сущности, незначительные. Тот, кто отвернулся от бога, может ли честно служить народу? Есть основания думать, что крупные суммы присвоены лично подсудимым. Есть основания думать, что у подсудимого были связи с эмигрантскими группами - при обыске найдено довольно много марок, оторванных от конвертов, со штемпелями преимущественно итальянскими, а в Италии, как известно, немало эмигрировавших из нашей страны лиц, враждебных Главе Государства…
Человек не стал говорить, что собирал марки для сына сторожихи. Это было бесполезно.
Вторым давал показания пожилой усатый мужчина с незапоминающимся лицом, служащий при ангаре, которого Человек видел изо дня в день вот уже двадцать лет, но с которым, кажется, ни разу не обменялся репликами. Он не помнил, чтобы когда-нибудь слышал его голос. Усатый добросовестно докладывал, сверяясь с записной книжкой, что сказал Человек такого-то числа в таком-то часу по поводу передовой статьи правительственной газеты (“Чушь собачья”У; как он не одобрил такой-то дипломатический демарш Главы Государства (“Сели в лужу”); как позволял себе всякие ненужные рассуждения, крамольные политические высказывания (“Печально, когда власть авторитета заменяется авторитетом власти”). Все это была правда или почти правда, собранная кропотливо, с трудолюбием и добросовестностью муравья.
“У него, наверное, семья, дети, - думал Человек, с интересом разглядывая это незначительное, незапоминающееся лицо с кляксой усов. - А жалованье маленькое. Он, наверное, советовался ночью с женой, когда его нанимала полиция.
И жена говорила: “Иди, конечно. У парня ботинки совсем прохудились, дедушке нужно усиленное питание. А приличная говядина, знаешь, почем сегодня была на рынке?” Третьей вышла очень красивая, сильно накрашенная молодая дама, неизвестная Человеку, нарядно одетая, в черных перчатках выше локтя и затейливой шляпке с вуалеткой.
– У меня была связь с подсудимым. Он бывал у меня по средам и субботам. Он постоянно говорил, что ненавидит правительство, всех членов правительства и Главу Правительства. Хотел бы их уничтожить, взорвать вместе с Дворцом Республики, ввести анархию. Чтобы все женщины были общие, а во всех храмах сделать писсуары. - Она откинула вуалетку и, поправив длинную черную перчатку, набожно перекрестилась. - Я сразу поняла, что он агент коммунистов, завербован красными, получает деньги и указания оттуда, с Востока…
Последним вышел Друг. Они дружили с Человеком давно, со школьной скамьи. Друг был неудачливый коммивояжер, часто оставался без работы, еще чаще терял чужие деньги или хозяйские товары, и Человек постоянно его выручал, давал деньги, ходил куда-то за него объясняться, привозил докторов к его несчастной, исплаканной, кашляющей кровью жене.
Друг давал показания, правда, не глядя на Человека, но довольно уверенно, с коммивояжерской бойкостью. Человек ему не раз признавался, что готовит покушение на Главу Государства. Собирается или застрелить его, когда тот следующий раз приедет смотреть мастерские, или взорвать… ну, как его… этим…
– Лурдитом, - подсказал судья, морщась.
– Вот-вот. Причина - Человек был обижен на Главу Государства, потому что рассчитывал стать если не вице-президентом Академии Наук и Искусств, то по крайней мере одним из двенадцати членов президиума, а этого не произошло.
– А не потому ли он готовил покушение, - выскочил прокурор, - что не было свободы личности?
– И это тоже. Да, да! Насчет личности он очень часто говорил, припоминаю.
Вяло пробормотал несколько слов защитник, назначенный на эту роль судом без согласования с Человеком. Да, подзащитный заблуждался… совершал… Но впредь никогда… Передуманное и перечувствованное в узилище…
Произнес короткую речь прокурор.
– Отказался подать просьбу о помиловании. Отказался повесить на шею нательный крест, который выдается вместе с тюремной одеждой. Враг общества, враг порядка…
Суд удалился на совещание.
Человек смотрел в окно - виден был только квадрат неба, летал пух от тополей, мелькнула и пропала какая-то птица, быстрая, свободная.
Приговор гласил - смертная казнь.
Друг схватился за сердце, по щекам его текли жалкие слезы.
– Я не думал… прости…
Его быстро увели. Все это не имело ни малейшего значения.
