Вячеслав Рыбаков - Кружась в поисках смысла
Оказывается, любовь не подождет. Оказывается, она, не дождавшись, пойдет тебе навстречу, и вы разминетесь на пути. А вместе с нею исчезнет все, чем ты можешь доказать, что ты - это ты, что ты существуешь реально, а не снишься какой-нибудь древней ветле над Собачьей речкой. И тогда приходит расплата. Ты слишком давно не бывал собой - и твое "я" захирело, перестало быть самодостаточным, и внешний мир не только вторгается туда легко и беспрепятственно, но и уводит тебя из тебя навсегда. Хорошо, что не в наручниках.
Вот "Бамбук" Владимира Бээкмана. Казалось бы, аллегория проста: берегите природу, не то она отомстит. Но...
Но ведь человек - тоже природа. И окружающие нас люди - часть окружающей нас среды. И когда людей сдавливают и дрессируют до бесконечности, добра не жди. Меня всерьез встревожило, что герой рассказа, вроде бы тщащийся помочь другу избавиться от неожиданной напасти, в пару дней выжившей друга из дому и продолжающей неудержимо захватывать квартиру за квартирой, дом за домом, очень дотошно размышляет о вещах отвлеченных - и ни разу за весь рассказ в голове у него не промелькнуло: "Да как же не повезло старику Маури..." И ни разу с языка его не сорвалось: "Старик, ты ложись у меня, а завтра вместе мы..." Лишь в конце равнодушная ремарка: "Маури ночует у меня... Он говорит, что... не может оставаться в одиночестве". И снова биомасса, биоплазма... А догадаться самому, что не следовало бы оставлять друга одного - нет, не хватило ума. Природная загадка, пусть даже грозная - это интересно. Человек в беде - это не интересно.
И потому мы все в беде. По-разному, конечно. Но в одной.
Ведь человек - далеко не всегда существо разумное. Только наивные европейские философы постренессансных времен могли сморозить, что все человеческие поступки диктуются стремлением к выгоде. Выгоду-то еще понять нужно... А когда человека долго, долго давят, прессуют, травят всеми возможными способами, от лжи в газетах до нитратов в картошках, им овладевает одно-единственное, уже совершенно инстинктивное желание: освободиться! И, проломив наконец гнетущую крышку, в диком приступе иррациональной ответной экспансии, велящей захватить как можно больше, тогда труднее загнать обратно, он начинает крушить мир направо и налево, не разбирая правых и виноватых, не разбирая, что мешает, а что - нет... как выбивший застарелую лавовую пробку вулкан, как любая вырвавшаяся из-под спуда стихия. Как бешеный бамбук.
Вот "Украденный лебедь" Тоомаса Винта. Тоже, казалось бы, все очевидно: очередное хрупкое "я" в четырех стенах и грубое, прагматичное, тупо законопослушное внешнее, разрушающее созданную для внутреннего употребления прекрасную сказку.
Но все-таки лебедь для сказки был украден. И внешнее стало от этого чуточку более серым и уродливым. То, что подходит для сказки - сказкой и является, вне зависимости от того, находится оно внутри или вне. Нельзя украсть сказку у всех и присвоить ее только себе, это бесчеловечно, это напоминает Ирис: мне нет дела до вас, лебедь нужен мне и только мне! Но откуда такая уверенность, что ты единственная, у кого есть "я", нуждающееся в красоте? Только от того, что на другие "я" - плевать.
И потому я - на стороне Эльмера, при всей его приплюснутости. Он ведь все понимает. Он, в меру своих сил - тоже волшебник, которому абсолютная гарантия; в меру сил он дарит сказки, пусть даже иногда это всего лишь надувная лягушка. Дарить сказку можно. Красть ее нельзя. Потому что дарить - это другим. А красть - это у других.
Вот "Пещера" Мари Саат. Меня как-то насторожил описанный здесь ребенок, при всей его мечтательности и романтичности. Мечта хороша тогда, когда ради нее не калечат живых людей - иначе она превращается в манию. Скачки умиления и холодности, нежности и насупленности у парнишки столь часты, вызываются столь ничтожными поводами, что постепенно перестаешь ценить его нежность и опасаться его холодности. Одно слово: блажит. И слава богу, что через пещеру, кажется, он все-таки вернулся домой. У пацана есть шанс стать человеком.
Мне не понравился "Покойник" Яана Круусвалла. Вернее, я его просто не понял. Я читал немало подобных вещей, иногда значительно больших по объему, и никогда их не понимал, тут какая-то фатальная стенка. Мне кажется, в миниатюре нет ничего, кроме профессионального пера и выдуманной невероятной ситуации, которая тождественна самой себе и ничего не значит. Может быть, существует целый цикл таких миниатюр и, взятые вместе, они обретают какое-то новое качество, какой-то высший смысл... Хотя у одного из ленинградских моих коллег я читал цепочку аналогичных чисто ситуационных обрывков, она и называется "Рассказы о нечисти" - и все равно ничего не понял. Подобные "залепухи" в последнее время часто пишут. Не знаю, не знаю...
Вот, наконец, две вещи, которые мне наиболее понравились: "Звенит, поет" Тээта Калласа и "Полевой определитель эстонских русалок" Энна Ветемаа. Вторая - потому, что... Не ведаю, почему. Потому что это блестящая проза, и я, перечитывая чуть ли не каждую фразу дважды, с ужасом думал, что все равно когда-нибудь доберусь до последней страницы и даже до последней точки, после которой праздник кончится. Просто потому, что настолько точной и грамотной пародирующей полифонии, кажется, до сих пор не встречал - от приятельского подтрунивания над знакомыми до бержераковских улыбчивых пощечин высокоидейному лицемерию, и все целостно, все органично; а когда дело дошло до математического аппарата русалковедения я, повизгивая от восторга, сразу вспомнил, как в "Иосифе и его братьях" Манн ухитрился перевести обратно на древнеегипетский записку жены Петепра, внедрить ее в текст романа и долго обсуждать семантику каждого иероглифа после "Иосифа..." "Определитель..." это второй известный мне случай юмора столь высокой интеллигентности и квалификации. Просто потому, что какие там русалки - это живой реестр сухопутных женщин и их уловок, на создание которого автора вдохновила, возможно, предолимпийская суета прекрасной половины населения Эстонии ("Определитель..." создавался как раз в семьдесят девятом - восьмидесятом годах)...
Если бы я был литературоед, я бы с легкостью нанизал и "Определитель..." на выбранный мною стержень изложения, текст дает для этого определенные основания - и искусственность такой привязки отнюдь не обескуражила бы меня. Но я не литературоед. Поэтому я просто пользуюсь случаем поблагодарить автора.
Что же касается "Звенит, поет", то тут дело в другом. Во-первых, в том, что с главным персонажем этой вещи у меня было сильное личное отождествление - а это, естественно, многократно усиливает воздействие. Как нужно было прочувствовать единство действительного, живого мира, чтобы написать, например, вот эту простенькую, но пронзительную в своей простой истинности фразу: "Совсем недалеко, в Латвии, скрипел коростель..."
