Вячеслав Рыбаков - Первый день спасения
– Я тебе очень рад.
– Смотри, – насупившись, сказала она, будто предупреждая его о чем-то неприятном. – У меня никого, кроме тебя, нет.
– У меня теперь тоже.
Она порывисто вздохнула внутри своей маски – узенькие плечи судорожно поднялись и опустились.
– Вот, – сказала она. – Нет, так не могу. – И вдруг резко, обеими руками, стянула с головы противогаз. По плечам рассыпались темные волосы. Исподлобья глянула на мальчика робко и гордо.
– Ты с ума сошла… Тебе нельзя, здесь все излучает!
– Подумаешь! – совсем решившись, она швырнула противогаз, – тот мягко шлепнул резиной о дерево где-то в темноте, – и глубоко, с удовольствием почти демонстративным, но искренним, вдохнула морозный воздух. – Хочу, чтоб ты меня видел, – призналась она. – И все равно меня днем должны были убить.
– О чем ты? – тихо спросил он.
Она внимательно посмотрела ему в лицо.
– Ты стал другой. Совсем… совсем… – не смогла подобрать слова и только опять порывисто вздохнула.
– Почему тебя должны были убить?
– Потому что я же должна была встать и пойти за тобой. Я хотела пойти за тобой! Получилось же, что вроде как я тебя заманила. Надо было, чтоб меня убили… Очень хотела встать. А сама реву и не могу подняться, руки-ноги отнялись. Так страшно, когда стреляют.
– Да, – медленно проговорил он, – страшно.
– Ты тоже знаешь? – вскинулась она. – Страшнее этого ничего нет, правда?
Есть, подумал он, но смолчал, глубоко дыша и сосредоточиваясь. Он уже знал, что будет делать. И только очень тосковал, что опять может не получиться. И хотя это было бы вполне естественным – он так устал за день, он совершенно измотался, пытаясь спасти отца, – ему было плевать на все объяснения поражения. Ему нужна была победа.
– Как хорошо, что ты тоже знаешь! Вообще, так хорошо знать что-то вместе, да? Ты когда говорил сегодня в школе, я прямо чуть с ума не сошла. Со мной никогда-никогда такого не было. Вдруг поняла, что ты так все мое понимаешь, что… что без тебя меня и нет! – Она звенела, словно камень свалился у нее с души, словно было неважным то, что она начала умирать и каждый вдох убивает и убивает ее, – она отдавалась, открывалась ему, рассказывала сны, рассказывала, какое мороженое больше всего любила до войны, рассказывала про самых смешных из тетенькиных посетителей и сама смеялась, вспоминая; а он слушал и набирался сил. А потом проговорил:
– Ну что, малыш. Хорошо. Давай попробуем.
Она с готовностью умолкла, завороженно глядя на него. Длинное пламя свечи стояло в ее глазах. Он придвинулся к ней вплотную, сел поудобнее. Положил ладони ей на голову с двух сторон. Губы ее приоткрылись; веки, вздрагивая, медленно упали.
– Давай попробуем, – повторил он, и она самозабвенно кивнула в его ладонях.
– Попытайся расслабиться. Почти уснуть. – Она вскинула на него удивленный взгляд. Он пристально смотрел ей в глаза. – Уйди в себя. Глубоко-глубоко. – Веки ее опустились снова, тяжело и безвольно. – Вот сюда, где мои ладони. Ощути. Слева. Маленький шарик. Над ухом, внутри. В голове. Упругий пушистый мячик. Ощути его. Он такой нежный. Потрогай его мысленно. Пальчиками потрогай.
Ее пальцы слабо шевельнулись, точно ощупывая приснившуюся горошину.
– Постучись в него тихо-тихо. Приласкай. Умеешь ласкать? Умеешь. Учись. Скажи: мячик-мячик, откройся. Скажи ему. Он поймет. Он хороший, добрый мячик. Там, внутри, он очень горячий. Там вспышка и много сил. Скажи ему ласково. Скажи тихо: мячик, откройся, пожалуйста, мне очень нужно. Очень. Очень. Очень, очень нужно. Захоти и попроси. Тихонечко: мячик-мячик…
С изумленным, восторженным, почти болезненным вскриком девочка прянула, выпав из его устало повисших рук. Он откинулся на стену спиной и затылком. Часто дыша, трепеща, девочка стояла перед ним на коленях.
– Удалось… – совсем обессиленно проговорил он. – Надо же… Как мы похожи. Как мы все-таки похожи…
– Что ты сделал? Так горячо внутри… и хорошо, ясно… Пульс даже в пальцах слышно…
– Поднял фильтрацию.
– Что?
Он помолчал, вяло прикидывая, как объяснить. Сказал:
– Теперь ты – как я.
Обеими ладошками она захлопнула себе рот, а потом схватила его руку и прильнула к ней губами.
– Совсем-совсем?
Он не ответил.
– Ты кто?
Он не ответил. Его знобило. Он сидел с закрытыми глазами, коротко и тяжело дыша, распластавшись по стене спиной и плечами. Тогда она снова уткнулась в его ладонь и перепугалась, поняв, какой эта ладонь стала теперь немощной и холодной. Некоторое время она дышала на его пальцы, робко и беззвучно пытаясь их согреть. Минут через десять его дыхание стало глубже и реже. Она спросила едва слышно:
– Ты спишь?
– Нет, – ответил он безжизненно. – Просто очень устал. Прости, малыш.
– Поспи.
– Очень устал. Не уснуть.
Она прыснула и тут же, словно извиняясь, опять прижала его ладонь к губам. Потом все же пояснила:
– Я, например, когда устала, засыпаю буквально пока ложусь.
Он усмехнулся. Рука его постепенно отогревалась.
– Я люблю спать, – призналась она. – Сны так люблю… Тебе снятся сны?
– Конечно.
– Про что?
– Про Землю.
– Про что? – не поняла она.
Он не ответил. Она подождала, потом вздохнула:
– Как странно все…
Он встрепенулся. Жадно полыхнув на нее глазами, спросил скороговоркой:
– Все – будто чужое, да? Не такое, как должно?!
Она опять вздохнула и пожала плечами.
– Да нет… не знаю. Какое есть.
Он сник.
– Я не то сказала? – испугалась она. Он не ответил. – Ты обиделся?
– Нет, что ты.
– Ты не обижайся на меня, пожалуйста. Я и так все время боюсь, – она запнулась. – Знаешь, мне так хорошо никогда не было. Будто снова с мамой, с папой – только еще смелее. Но такое чувство, что карабкаюсь уже высоко-высоко, и сил нет держаться, и отпустить нельзя, потому что если упадешь – разобьешься насмерть… Понимаешь?
Она была как на ладони перед ним. Он покивал, чуть улыбаясь: конечно, понимаю. Ласково и молча погладил ее по голове.
– Ты добрый… У меня просто слезы наворачиваются, как я чувствую, какой ты добрый. Ты еще кому-нибудь откроешь шарик?
Он сгорбился.
– Не знаю, малыш. Не знаю, что делать. Спасти от радиации и мора? Но до войны не было ни того, ни другого – и что с того? Позвать звездолеты? Мы помогать любим… Но вы-то что станете делать? Пять миллиардов вас было!!
Затаив дыхание, она ждала, что он скажет еще. Он молчал. Тогда она попросила несмело:
– Тетеньке открой, пожалуйста. Она тоже добрая.
Он засмеялся неприятным, беззвучным горьким смехом, и сейчас же у нее болезненно вырвалось:
– Опять не то?..
