Н. Тасин - Катастрофа. Том II
Только уж минут через десять, в течение которых Гаррисон с ума сходил от нетерпения, ему удалось соединиться с электрической станцией.
— Алло! Кто у телефона? Старший механик? А где директор? Что? Убит? И инженер Каро тоже?.. Да, да… Ну, слушайте: необходимо во что бы то ни стало исправить станцию… Что? Невозможно? Вздор, надо напрячь все силы! Я требую этого от имени Комитета обороны… Что? В живых осталось только три человека? Тащите первых попавшихся… с револьвером в руках… Я тоже сейчас явлюсь…
Гаррисон бросил телефонную трубку и побежал вниз.
— Кто идет со мной исправлять электрическую станцию? — крикнул он, выбежав на улицу и высоко поднимая над головой свой электрический фонарик.
— Я! Я! Я! И я тоже! — послышались из темноты голоса.
К желающим присоединились почти все члены Комитета обороны. По настоянию Гаррисона, Стефен, министр внутренних дел и префект полиции остались на всякий случай у телефона.
Электрическая станция находилась метрах в трехстах, на улице Риволи. Добровольцы, которых набралось до двух десятков человек, все с зажженными фонариками в руках, медленно, осторожно нащупывая дорогу, шли за Гаррисоном. Эта группа людей, среди которых блуждающими огоньками мелькали фонарики, казалась мистической религиозной сектой, совершающей во тьме ночной какие-то таинства.
Небольшой отряд Гаррисона, то и дело натыкаясь на тела убитых и обломки зданий, добрался до площади Согласия и собирался уже повернуть на улицу Риволи, как вдруг, совсем низко, что-то зашипело и длинной огненной молнией прорезало воздух; почти в то же мгновение раздался оглушительный треск.
— Снаряд! — крикнул кто-то.
Люди инстинктивно сбились в тесную кучу.
За первым снарядом последовал второй, потом третий, четвертый, пятый. Откуда-то поблизости доносился треск разрушаемых зданий, а когда треск прекратился, явственно слышались стоны раненых.
Один Гаррисон не потерял присутствия духа.
— Вперед! — кричал он. — Необходимо возможно скорей осветить город, иначе он станет для всех нас могилой!
Некоторые в страхе укрылись под воротами ближайших домов, но большинство последовало за Гаррисоном.
На улице Риволи отряд, сильно растаявший, наткнулся на группу людей, которые возились у дверей соседнего дома. Гаррисон направил на них свой фонарик и стал всматриваться. Те немного попятились.
— Что за люди? Что вы тут делаете? — крикнул он.
— А сам ты кто такой, что так командуешь? — спросил один из группы, направляя на Гаррисона свой фонарик. — Э, да это господин Гаррисон собственной персоной! Тот самый, который загнал нас в эту чертову дыру!
Гаррисон, между тем, при свете своего фонарика, присмотрелся к компании. У всех были в руках какие-то узлы; некоторые держали кучу платья. Ясно было, что это грабители, вышедшие, под покровом темноты, на добычу.
— Вы что это? Грабежом вздумали заниматься? — строго спросил Гаррисон.
— А хотя бы и так! — вызывающе ответил тот же голос. — У тебя, что ли, позволения спрашивать?
— Негодяи! — крикнул Гаррисон. — Кругом такой ужас, а вы…
Он не успел кончить. В руках предводителя шайки блеснул револьвер. Но Гаррисон предупредил его: выхватив из кармана свой револьвер, он выстрелил, и тот со стоном упал на землю.
Раздались, один за другим, еще несколько выстрелов. Началась свалка.
Несколько минуть спустя, Гаррисон очнулся на земле, чувствуя острую боль в левом плече. Он поднес к нему руку и ощутил кровь. Несмотря на потерю крови, он чувствовал в себе достаточно сил, чтоб подняться на ноги. Нажав пружину своего фонарика, он при свете его разглядел на земле несколько убитых и раненых, которые глухо стонали.
— Есть тут кто живой? — крикнул он.
Отозвались несколько человек. Гаррисон узнал по голосу главного заведующего общественными работами Мореля и двух-трех других добровольцев.
— Что с вами? Вы ранены? — спрашивали Гаррисона.
— Пустяки! — отвечал он. — Вероятно, пуля задела плечо. Идем. Мы и без того потеряли много времени с этими негодяями. Наш отряд, по-видимому, сильно растаял?
— Осталось шесть человек.
— Этого достаточно. Только, ради Бога, скорей! В Париже немало людей без совести и чести. Они разграбят весь город. Потом, когда нам удастся осветить его, мы с ними расправимся.
Он наскоро оторвал рукав своей рубашки, обвязал им рану и решительно двинулся вперед.
Маленький отряд все чаще натыкался на группы грабителей, которые при свете карманных фонариков взламывали двери и пробирались в дома. Но ему было не до них.
— Скорей! Ради Бога, скорей! — нетерпеливо торопил Гаррисон.
XV
Целых двадцать часов подземный Париж был окутан черной, непроглядной тьмой. Миллионы сердец сжимались смертной тоской, как если бы над ними, живыми, вдруг захлопнулась крышка гроба.
И все эти долгие часы, каждый из которых казался вечностью, шли грабежи.
Грабительские шайки, в которых преобладали преступники, бежавшие из разрушенных или покинутых стражей тюрем, врывались в дома и забирали все, что могли. Если им оказывали сопротивление, они пускали в ход ножи, револьверы; но это случалось редко. Большей частью жильцы, тесной кучей забившись куда-нибудь в угол, оцепенев от страха, предоставляли грабителям полную свободу действий. Самыми ужасными были минуты, когда грабители направляли на забившихся в угол людей свет своих электрических фонариков, чтобы рассмотреть их лица. Несчастные ежились, закрывали руками глаза, втягивали головы в плечи, как если бы этот узкий сноп направляемого на них света нес с собою тысячу смертей. Дети захлебывались от плача, но у взрослых большей частью не хватало голоса, и только время от времени из груди их вырывался глухой, подавленный стон.
К переживаемым ужасам прибавлялась полная неизвестность относительно происходившего в городе. Люди не знали, почему он вдруг погрузился в кромешную тьму, что делается на улице или хотя бы в соседних домах. Придушенным шепотом высказывались самые фантастические предположения, продиктованные страхом. Время от времени доносился треск обрушивавшихся поблизости домов, и это наводило на мысль о зоотаврах: уж не пробрались ли они сюда, в подземный Париж?
А когда треск прекращался и наступала тишина, она еще сильнее заставляла сердца сжиматься от страха. Широко раскрытыми глазами смотрели люди в окружающую темноту и прислушивались к мертвой тишине, в которой чудилось что-то коварное, предостерегающее.
Мучительно долго тянулись минуты и часы, наполненные нечеловеческой мукой. Многие поседели за эти роковые часы, другие сошли с ума; некоторые, особенно среди стариков и женщин, умерли от разрыва сердца.
