Песах Амнуэль - В полдень за ней придут
Да?
— Дошло до вас, наконец? — спросила Эндрю Пенроуз, внимательно следившая за доктором и понимавшая, видимо, какие мысли сменялись в его голове. — Вы написали и подписались в том, что я страдаю этим синдромом.
— Это не синдром, — механически ответил он.
— Неважно, я не сильна в терминологии. Факт тот, что вы сами дали этому Бржестовски… господи, ну и фамилия…
— Польская, — сказал Штейнбок. — Дед Джейдена бежал из Польши, когда туда пришли русские. Впрочем, это неважно.
— Неважно, — повторила она. — Нас сейчас слушают, да? И смотрят?
Он промолчал.
— Так вот, чтобы вы не теряли время. Я не собираюсь ничего рассказывать майору. Ни ему, никому другому.
— Зачем вы это сделали? — вырвалось у него.
— Что? Почему работала на партизан?
— Партизаны! — воскликнул Штейнбок. — Кого вы называете партизанами?
— Послушайте, доктор, — произнесла Эндрю Пенроуз с оттенком презрения в голосе. — Давайте не будем заниматься политикой. Вы здесь не для того, верно? Обсуждайте это с майором. Я только хочу, чтобы и он, и вы поняли: ничего я рассказывать не собираюсь.
— В полдень…
— Да, я знаю, — перебила она. — В результате майор действительно сделает меня сумасшедшей. А остальных попросту убьет, и вы это прекрасно понимаете.
— Это зависит от того, насколько сильнодействующими окажутся…
— Не зависит! — отрезала она. — Послушайте, доктор, скажите честно: вы все еще считаете меня психически больной?
— Нет, — сказал он, подумав. — Сейчас — нет. Сначала — да, и это отражено в протоколе. К сожалению.
— Почему сейчас — нет? — спросила она с любопытством.
— Литература и личный опыт, — сказал Штейнбок, помедлив. — Все известные мне больные расстройством множественной личности содержали компоненты, достаточно проработанные эмоционально и информационно, одни субличности были самодостаточны, другие оставались лишь фрагментами, третьи — определенными функциями, не больше. Но никогда — исключения мне неизвестны, — это не были личности или фрагменты, уже существовавшие в реальной жизни. Вы меня понимаете?
— Конечно, — сказала она. — Профессор Бернал — кто же его не знал в свое время? Я изучила его биографию. Он действительно в пятьдесят четвертом выступил на Пагуошской конференции с речью, отрывки из которой так любит цитировать политики. Только почему его зовут Рене? Имя профессора Бернала — Джон, так написано в энциклопедии.
— Да, — кивнул Штейнбок. — Похоже, мы рассуждаем одинаково. Продолжим?
— Нас сейчас слушает майор? — сказала Эндрю Пенроуз. — Вы не боитесь, что он…
— Нет, — вздохнул доктор. — Я хорошо знаю Джейдена. Ему все равно, что мы тут обсуждаем, если это не информация о лагере этих… как же это называется…
— Дети Че, — подсказала она. — О них мы говорить не будем. Ни сейчас, ни потом.
— Мальчишку, — сказал Штейнбок, — зовут Тед. А по идее, его имя — Чарли. Чарлз.
— Диккенс, — кивнула она. — Ему еще предстоит стать великим писателем. Но тяга к литературе у него в крови, верно?
— И Алиса, — сказал Штейнбок. — У нее даже имя то же. Алиса Лидделл. Девочка, которой профессор Чальз Льюидж Доджсон…
— Он же Льюис Кэрролл, — подхватила доктор Пенроуз.
— …рассказывал историю о волшебной стране и о путешествии в Зазеркалье.
— Да, — сказала она, — похоже, мы действительно пришли к одному и тому же выводу.
— И теперь, — мрачно произнес Штейнбок, стараясь поймать ее взгляд, но Эндрю не смотрела ему в глаза, старательно делала вид, что интересуется пятнышком на платье, и руки ее привычным движением приглаживали несуществующую складку. — Теперь, как бы я ни поступил, все плохо, и выхода я не вижу.
Она молчала.
— Только вы сами можете…
— Не надо, — сказала она. — Мы договорились это не обсуждать. Я не предам людей, которые…
— Что которые? — вспылил Штейнбок. — Вы ведь не за идею согласились на них работать? За деньги? Никогда не поверю, что вам близки их цели! Никогда не поверю, что вам нравится убивать людей, которые ни сном, ни духом… Разве одиннадцатого сентября вы смотрели телевизор не с таким же ощущением ужаса и собственной беспомощности, как все мы, и разве, как все мы, вы не хотели…
— Не надо, — поморщилась она. — Не читайте мне лекцию. Обо всем этом я успела много раз подумать. Я научный работник. Это вы понимаете? Мне предложили безумно интересную работу. Никаких ограничений.
Она ударила кулаком о ладонь.
— Все, — сказала она. — Люди мне доверились…
— Люди, — горько произнес Штейнбок.
— Люди, — повторила она твердо. — Не теряйте времени, Йонатан.
Она подняла голову и в первый раз за время разговора посмотрела ему в глаза. Она знала. Она действительно знала.
— Со мной никогда такого не случалось, — признался он. — Будто удар током…
— С ней тоже, — сказала Эндрю. — Бедная девочка. Она так рвется сейчас сюда, в эту сволочную тюрьму…
— Вы ее… их всех… чувствуете? — поразился он.
— Не всех. Только очень сильные эмоции, когда рвется сердце, понимаете? И мне стоит таких усилий, чтобы не пустить ее…
— Воздушный шар раздувается, — вспомнил он ее слова. — Вы можете?…
— Должно получиться. Я должна остаться собой до полудня, понимаете вы это? Я не допущу, чтобы…
— Да, я понимаю, — он действительно все понимал, они сейчас понимали друг друга так, как, возможно, никто не понимал никого прежде. Наверно, им и слова не были нужны, особенно если учесть, что каждое слово слышал и пытался интерпретировать майор Бржестовски, ничего в их разговоре, естественно, не понимавший.
— Значит, — сказал он, — я ее никогда больше не увижу.
Это был не вопрос, он утверждал это с полной уверенностью и готов был разбить себе голову о стену, как доведенный до отчаяния психотик в камере для буйных.
Ужасное слово — никогда.
— Надеюсь, что да, — сказала она. — Надеюсь, я удержу их всех.
Ему нужно было окончательно убедиться в том, что он все понял правильно. Конечно, майор услышит, но выхода не было, Штейнбоку требовалась абсолютная ясность.
— Любая психотропная атака, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал ровно и, по возможности, бесстрастно, — убьет ваши субличности так же верно, как убивает пуля, пущенная в сердце.
Это был вопрос или утверждение?
Эндрю вздохнула.
— Вы могли бы полюбить меня, — сказала она, едва заметно улыбаясь.
Штейнбок покачал головой. Он не мог бы полюбить доктора Эндрю Пенроуз. Она ему даже внешне не нравилась, вот что самое поразительное.
