Бен Бова - Смертельная мечта
Сейчас, в их новой комнате с кондиционером, лежа на старой, скрипучей кровати с помятым матрасом, Сью внезапно вспомнила, как она догадалась о причине неистовой пылкости Дэна. Некоторое время назад она поняла, что для него секс – это отдушина, возможность выплеснуть из себя все огорчения и страхи, всю свою злость, накопленные за день. И тогда Сью вдруг подумала, что сцены любви в их исполнении напоминают какую-то жуткую садистскую игру – ведь чем больше волнений и неприятностей случалось у Дэна, тем больше страсти было в его ласках.
Сью понимала Дэна и никогда не забывала, насколько секс важен для него. Никогда – это имеется в виду: после того случая, когда она в первый и последний раз это забыла и тем едва не разрушила их брак. Впоследствии Сью уже не допускала подобных ошибок и, собственно, не видела причин в чем-нибудь отказывать мужу. Она любила Дэна Санторини и знала, что и он тоже горячо любит ее.
Но тот единственный случай забылся не скоро, только через несколько лет воспоминания о нем окончательно стерлись из их памяти. Лишь призвав на помощь всю свою нежность и терпение, Сью удалось все-таки убедить Дэна в том, что ее тогдашнее поведение было простой случайностью. Годами она снова добивалась доверия Дэна.
Сью была памятливее Дэна. Если он в своей любви ни о чем не помнил, она никогда ничего не забывала. И тем не менее ему удавалось доводить Сью до такого экстаза, когда она была почти уверена, что ей нечего вспоминать. В минуты любви он телом отвечал на ее горячий шепот, а она отзывалась на его ласки. Он целовал ее шею, груди и соски, клитор и тем приводил ее в состояние прострации. Тело ее извивалось, идя навстречу Дэну, Сью задыхалась, хватая ртом воздух. Отдаваясь Дэну, Сью, чтобы не закричать от восторга, сильно зажмуривала глаза, отворачивалась и рвала зубами подушку.
Затем Сью, вся в поту, долго лежала на измятой, скомканной простыне, и в кромешной ночной тьме щеки ее горели ярче, чем цифры на электронных часах, стоящих рядом с кроватью, на маленьком столике.
Дэн лежал рядом, и Сью казалось, что она ощущает, как он снова медленно уползает в свою раковину. Он опять становился тем же стеснительным и замкнутым, но чем больше Сью говорила Дэну о том, какое для нее наслаждение быть с ним, тем сильнее, казалось, он смущался.
– Будем считать эту ночь еще одной победой науки, – хихикая, шептала Сью на ухо Дэну.
Дэн молчал. Ему было стыдно, потому что сегодня, впервые в жизни, обладая женой, он думал о другой женщине. Перед его глазами то и дело всплывало лицо Вики Кессель. А теперь, когда все кончилось, его разыгравшееся воображение опять нарисовало ему образ Дороти. И не было ничего удивительного в том, что после всех этих лет Дэн все еще продолжает вспоминать о ней.
Для Дэна это было еще одной причиной для того, чтобы ненавидеть себя.
7
Поскольку никто из сотрудников даже и не думал закрывать за собой дверь, привинченная к ней табличка «Доктор Вильям Р.Эпплтон. Начальник отдела по разработке сложных имитационных систем» была почти не видна.
Несмотря на громкую надпись, кабинет представлял собой небольшую комнатку, скудно обставленную казенной мебелью, видавшей лучшие дни. Сам доктор Эпплтон сидел за обшарпанным пластиковым столом, выделенным ему благодарным правительством за долгую беспорочную службу. Напротив стола стояли два таких же старых алюминиевых стула с когда-то светло-коричневыми и мягкими сиденьями, от времени почерневшими и превратившимися в камень. Картину убогости усиливали скособоченный шкаф без дверок и книжные полки, с металлического каркаса которых давно сползла краска. Наваленные на полки журналы, папки с отчетами и бумаги ежеминутно грозили разрушить их утлую конструкцию. В углу находилось потертое кресло, напоминающее зубоврачебное, а рядом с ним – столик со справочниками в твердых глянцевых переплетах и стареньким персональным компьютером. В единственной стене, не занятой книжными полками, было окно. Выходило оно на унылое бетонное здание, как две капли воды похожее на то, в котором размещался кабинет доктора Эпплтона.
Доктор Эпплтон был человеком худым, костлявым, с покатыми бесформенными плечами и почти лысой головой. Он осторожно сидел на угрожающе скрипящем стуле, нервно вращая в руках черную вересковую трубку. Большие светло-голубые глаза доктора, сильно увеличенные стеклами очков в тонкой оправе, походили на две бледные луны, скользящие по неприглядному кабинету и по лицам еще двух человек, находящихся в нем.
Одним из собеседников доктора Эпплтона был подполковник Ральф Мартинес, одетый в рубашку с короткими рукавами, накрахмаленную и отутюженную до такой степени, что морщины на ней казались тонкими порезами. Свой длинный голубой китель офицера ВВС подполковник аккуратно повесил на спинку стула. Мартинес был летчиком-истребителем, заслуженным командиром, ветераном войны на Ближнем Востоке. Его фигура, крепкая и мускулистая, как у штангиста, с квадратными плечами и плоским животом, казалась высеченной из камня и внушала уважение и спокойствие. Лицо Мартинеса с резко очерченными чертами тоже было угловатым – простое, бесхитростное лицо человека, чьи предки до появления подполковника на свет веками трудились на солнце. Темно-коричневые глаза подполковника под цвет той земли, которую обрабатывали поколения Мартинесов, смотрели уверенно и спокойно. Губы Ральфа были сжаты в ровную линию, но по морщинкам в углу рта любой, даже самый слабый физиономист мог вполне догадаться, что подполковник знает, что такое улыбка.
Вторым собеседником доктора Эпплтона был врач – терапевт и нейрофизиолог Чандра Нарликар, черноволосый коротышка с лицом, гораздо более темным, чем у Мартинеса. Он ерзал на своем стуле, все время жестикулировал, отвечал неохотно и сбивчиво, то есть производил впечатление человека не в своей тарелке. И действительно, Нарликару было весьма неуютно.
– Послушай, Чандра, – говорил доктор Эпплтон, – но ведь в твоих же собственных отчетах написано, что Джерри был абсолютно здоров.
– Не совсем так, – возразил врач. – Я никогда не писал, что он «абсолютно» здоров. Здоров – и только.
– Но к полету вы его все-таки допустили? – вмешался в разговор Мартинес.
– Да. А почему я не должен был этого делать? – немедленно отозвался Нарликар. – Правда, в тот день у него было немного повышенное давление, но разве это может быть причиной для отстранения?
– И умер он от инсульта, – констатировал Мартинес ровным и таким тихим голосом, что остальные едва расслышали его заявление, больше напоминавшее риторический вопрос.
– Совершенно верно, от обширного кровоизлияния в мозг, – согласно кивнул доктор. – Ну называйте это ударом, если хотите.
