Максим Далин - Интервью
Город был битком набит военными патрулями; паспорт у меня спрашивали дважды за час — но люди Дерека подделали мои документы хорошо, а выглядел я безобидно. По паспорту меня звали Эри Арконе, художник-анималист. По идиотской легенде я приехал из уездного городка Анка порисовать в здешний зоопарк, где все еще уцелели несколько уникальных рептилий из Великих Топей, вымерших в других местах. В легенду верили — она звучала нелепо до правдоподобия, а моя внешность ей вполне соответствовала.
Зоопарк находился в квартале от миссии Союза Справедливых. И мне, действительно, хотелось там порисовать — я читал в Сети, что в Анклейне лучший в мире террариум. При мне не было этюдника, но был планшет и цветные карандаши.
Солдаты из патрулей мне улыбались. Они думали — я наивный штатский, мне ничего, кроме гигантских рогатых жаб и синих крокодилов не интересно. Я улыбался в ответ и чувствовал что-то очень странное.
— А вы не трус, Эри, — говорил молодой офицер, одетый с иголочки и за версту пахнущий застарелой усталостью. — Кто в такое время рисует зверей?
— Я иллюстрирую детскую книжку про эру рептилий, — отвечал я. — Война или нет — какая разница тем, кто будет ее рассматривать?
И он широко, приветливо улыбнулся, возвращая мне паспорт. А я вдруг с удивлением осознал, что этого убивать не хочу. Голоден. Но не хочу и всё.
Ближе к полудню стало очень жарко. От пыли было нечем дышать — и мне очень захотелось домой, в Хэчвурт, где свежо, прохладно и моросит дождь. В общем и целом, мне не нравилось жить на юге… Но хуже того — я отчетливо понимал, что не хочу убивать.
Я стоял под деревом в каком-то скверике, смотрел, как в песке копошатся человеческие детёныши — и осознавал своё откровенное нежелание даже пальцем шевельнуть, чтобы добыть кого-нибудь из них. Я думал, что отвык от свободы, что сейчас осмотрюсь и опомнюсь — и всё пойдёт, как раньше, но внутри меня завелась какая-то… заноза. Бацилла.
Ко мне подошло существо, едва достающее головёнкой мне до пояса, маленькая человеческая самочка с пучками мягких волос, от которой ещё пахло не секреторным коктейлем, а молоком, и сказала:
— Дядя, а что у тебя в тетрадке? Задачки?
Я присел на корточки, раскрыл планшет и нарисовал ей в блокноте мышь с веером и в большой широкополой шляпе. Малявка пронзительно завизжала и запрыгала, ко мне подковыляли ещё детёныши, я решил, что начинаю охотиться, и нарисовал рядом с мышью ежа в тёмных пляжных очках и с тростью.
— Им жарко, — говорю. — Надо сделать дождь, да?
И всё это живьё завопило, что — да, надо. Я нарисовал слоника, как их рисуют в мультфильмах — и струю воды у него из хобота. Мелюзга визжала и хлопала в ладошки, а я думал, что если их не трогать, они могут ещё пожить десяток-другой лет. Запах молока, ещё чего-то сладковатого и детского пота раздражал меня. Я вырвал страницы с рисунками из блокнота и отдал их самочке с пучками.
А она обхватила меня ручонками раньше, чем я успел отстраниться:
— Спасибо, дядя! Приходи ещё!
Я отцепил её, как кошку — ладошки горячие и липкие, крохотные цепкие пальчики. Какая-то взрослая особь разлетелась, сияя улыбкой:
— Вы так славно умеете общаться с детьми… спасибо вам… Хета, не приставай к дяде!
Я покивал и ушёл. Удрал. Ушёл в зоопарк, рисовать синего крокодила, полосатых щекастых ящериц и гигантскую рогатую жабу. Рисовал и думал, что это я тут делаю.
Я был голоден. Мне хотелось, чтобы меня кто-нибудь покормил. Пусть — донорской кровью, всё равно. Мне отчётливо не хотелось убивать, а тем более — детёнышей. Даже думать об убийстве человеческого молодняка было неприятно.
Я стоял перед террариумом и смеялся. За год общения с Дью я принял его образ мысли — мне хотелось, чтобы пищу приготовил кто-то другой. Меня больше не радовало наблюдение за тем, как люди умирают. Я не мог отделаться от воспоминаний, я всё время думал о Дью, о том, как он умер на полу, совершенно бесполезно истекая кровью, а мне и в голову не пришло допить его — ведь ему было бы всё равно…
Ему — да. А мне — нет.
Мне его не хватало. Потому что его убили. А если я убью кого-нибудь, кого будет не хватать другим? Спроси, какое мне дело до людей, которые живут совсем пустяк, несколько десятков лет? До моей естественной пищи?
Ага. Я сам не понимаю, какое.
Уже вечерело, зоопарк закрывался, когда я вышел на улицу снова. Вот тут и проявился Дерек.
Они врезали мне под лопатку электрическим разрядом. Напомнили о себе.
От неожиданности я дернулся и схватился за бок. И девица, проходящая мимо, сделала шаг ко мне и спросила: «Тебе плохо? Сердце?»
— Спасибо, — говорю. — Нет, всё в порядке. Так, прихватило что-то… может, невралгия.
Её вопрос привел меня в ярость — потому что мне было больно. Я подумал, что сейчас убью её… и меня остановила очень простая и забавная мысль.
Дерек уже имел дело с вампирами. Он кое-что о нас знает. Испытывая боль, мы раздражаемся, а в раздражении можем атаковать первого встречного. Это — провокация. Он пытается заставить меня действовать.
И я убью человека, который меня пожалел. Посреди улицы, быстро и грязно, и брошу труп прямо тут, потому что мне придется убегать.
Я не сделал всего этого именно потому, что этого от меня хотел Дерек. А девка спросила:
— Вам всё ещё больно? Вы на меня так смотрите…
От неё повеяло… вкусненько запахло, в общем. Хорошей едой. Я ей понравился — а у меня все внутренности скрутило от противоречивых чувств. Я подумал, как бы это было чудесно, вкусно, по-старому… и я подумал, что дурища после моего ужина умрёт.
Это было смешно и глупо. Я убивал их десятками — и совершенно не задумывался, а тут вот… Я ощутил нечто вроде презрения к себе и запустил старый сценарий.
— Ты — единственная, — сказал я и улыбнулся. — Знаешь, мне хочется тебя нарисовать. Я художник, видишь ли. Мне будет очень приятно, если ты мне попозируешь.
И всё. Она улыбнулась в ответ, я сказал ещё кое-что, дальше уже можно было спокойно продолжать по накатанной колее, но меня по-прежнему что-то останавливало.
Девка бы пошла со мной куда угодно, а я пошёл с ней в кафе. Купил ей мороженое и нарисовал её — плохо, при очень скверном свете, при тусклой лампочке «для создания уюта». Она пахла едой и ела еду, а я был голоден и устал; я слушал её болтовню, смотрел на её восхищённое личико — и мне было тоскливо.
— Мне кажется, что тебе нужна помощь, — сказала она в конце концов.
— Ты всем помогаешь, или только тем, кто тебе симпатичен? — спросил я.
— Моя работа — всем помогать, — сообщила она. — Я — медсестра из Союза Справедливых, тут миссия за углом… а ты не хочешь поужинать?
