Виталий Забирко - Мы пришли с миром
— Есть! — не согласился со мной Буратино и, приняв патетичную позу, провозгласил: — Мы плисли с милом!
От его заявления мороз пробежал по коже, и в голове ожил ночной кошмар — стройные колонны марширующих по городу Буратино, заливающих все и вся огнем. Пересилив себя, я постарался задать следующий вопрос недрогнувшим голосом.
— Я спросил, не с чем вы пришли, а зачем?
— Стланный воплос, — развел руками Буратино. — Мне интелесно. Интелесный у вас мил, хотсю в нем посыть.
— Пожить? — Мои страхи начинали подтверждаться. — И как долго?
— Тсто снатсит долхо? — удивился Буратино.
— А вы что, вне времени живете?
— Мы оссюсяем влемя так се, как и вы.
— Вот я и спрашиваю, надолго ли вы прибыли на Землю?
— А я на нее не плибывал. Земля для меня такая се лодная планета, как и для вас.
— Что-то я тебя не понимаю, — пробормотал я. — То ты о себе в единственном числе говоришь, а то — во множественном...
— Я се тебе опяснял, сто стесь только моя тсясть!
Стеклянные глаза Буратино светились умом и человеколюбием, но я ему не верил. «Мы пришли к вам с миром...» Мир или миро он имеет в виду? Не знаток церковного отпевания покойников, но, кажется, положив в гроб, их миром мажут...
— Что-то не понимаю — планета одна, а миры разные? Это как?
— Пока опяснить не моху. Мало инфолмации. Посыву у вас немносско, мосет, тохда полутсится.
Расплывчатые ответы меня никак не устраивали, и я стал задавать вопросы по второму кругу.
— И все-таки, какова цель вашего прибытия? Что значит — интересно? Чем именно мы вас заинтересовали?
— Вы конклетно нитсем. Мне плосто интелесно сыть. Тебе ведь тосе интелесно сыть? Хы-хы, ха-ха, хи-хи!
— Гы-гы, ха-ха, хи-хи! — передразнил я его, но ответил не сразу. Им (или правильнее ему?), видите ли, просто интересно жить! А мне? Я подумал, и личные неурядицы вновь обступили плотным частоколом. — А мне уже неинтересно...
— Сыть неинтелесно? — безмерно удивился Буратино. — Кохда сыть неинтелесно, умилают...
Будь его лицо пластичным, оно точно бы скуксилось скорбной гримасой. Но чего не дано деревянному рту до ушей, того не дано.
— Бедненький папа Калло... — пожалел Буратино, присел на верстаке и погладил мою руку деревянной ладошкой.
— Да пошел ты!.. — отмахнулся я от его жалости, как от мухи. — Не нуждаюсь в твоем сочувствии. Моя жизнь — мои проблемы! От меня что нужно?
— Делать мне тела, — не медля ни секунды, отозвался Буратино.
И опять в моей голове возникла картина легионов деревянных Буратино, марширующих по улицам города. Только города не было — были руины, небо застилал дым пожарищ, и были трупы. И ни одного живого существа, кроме каркающего воронья.
— А если я откажусь?
— Потсему? — удивился Буратино. — Лазве я тебе мало платсю? Моху больсе. Будес холосо сыть.
— Значит, делать вам тела за хорошие деньги... — протянул я. — И чтобы все были, как ты... Может, лучше сразу солдат мастерить? Чтобы без всякого фарисейства?
— Сатсем солдат? — замотал головой Буратино. — Сатсем всех одинаковых, как я? Делай лазных кукол, только с луками, тстобы ими мосно было блать весси.
— Говори уж прямо, — начал я заводиться, — красть деньги, стрелять из бластеров... Нет! Не буду!
Я вскочил со стула, хотел схватить Буратино и швырнуть его об стену, но сдержался и, круто развернувшись, вышел из лоджии в комнату.
Присутствует во мне нечто интеллигентское — не могу просто так, за здорово живешь, разбить куклу. В конце концов мои предчувствия пока не подтверждались агрессивными действиями с ее стороны. Будь хоть намек на экспансию, тогда бы я не удержался, а так...
Буратино спрыгнул с верстака и поспешил за мной, дробно стуча деревянными башмаками.
— Какие бластелы? Сатсем ты так? — увещевал он. — Мы плисли с милом...
Я злобно глянул на него, но ничего не сказал Глаза бы мои его не видели! Сбежать бы от него к чертовой матери, но куда бежать из собственной квартиры? Не зная, как поступить, я сел в кресло.
— Я не хотсю нитсего плохохо, — канючил Буратино, бегая передо мной по полу и заглядывая в глаза снизу вверх. — Мне нлавится сдесь, нлавятся люди... Надеюсь, и мы вам понлавимся...
— Почему я тебе должен верить? — процедил я сквозь зубы, уже окончательно запутавшись в его «мы» и «я».
— А потсему не долсен? Мы в тсем-то тебя обманули? Или я тебе не нлавлюсь?
— Не нравишься.
— Стланно... — пожал плечами Буратино. — А девотске, котолая была сдесь, я понлавился.
— Что?! — У меня перехватило горло. — Оксана тебя видела?!
— Да. Тсто тут плохохо? Хы-хы, ха-ха, хи-хи!
Только этого не хватало! Неосознанный страх перешел в ужас, когда я понял, что все это может означать. Еще минуту назад думал, что, отказываясь от работы, ничем не рискую, кроме собственной жизни. Теперь оказалось, что деревянное чучело подобралось к самому дорогому, что у меня было, и. похоже, собиралось этим шантажировать.
— Да я тебя... Не смей больше никогда показываться ей на глаза!
— Это ессе потсему? Я ей нлавлюсь, и она мне тосе. Хы-хы, ха-ха, хи-хи!
Буратино развеселился и запрыгал на одной ноге, как настоящая театральная кукла, играющая роль бесшабашного деревянного мальчишки в спектакле. Веселого для него и жуткого для меня. Создавалось впечатление, что он прочитал мои мысли и теперь откровенно насмехался над моей беспомощностью.
— Ах ты!..
Во мне взыграло ретивое, я стремительно перегнулся через подлокотник кресла, схватил Буратино поперек туловища и изо всей силы швырнул в стену. Осуществил-таки свое жгучее желание.
Однако ничего путного из этого не получилось. Вопреки ожиданию, Буратино не рассыпался в щепу от удара, а беззвучно канул в стену, будто она была голографической иллюзией. Мне даже почудилось, что из стены прозвучал издевательский хохот. Не помня себя от злости, я схватил со столика киянку и швырнул вслед Буратино. Киянка исчезла в стене точно так же, как и Буратино, и я явственно различил шмякающий звук.
— Ага! — победно заорал я и рассмеялся.
Но, как оказалось, рано радовался. Киянка выскочила из стены, как из резиновой пращи, и я еле успел увернуться.
— Ну, погоди у меня! — осатанел я, вскочил с кресла и ринулся в проницаемую стену, абсолютно не думая о последствиях Главное было добраться до деревянной куклы и раздробить ее, чтобы раз и навсегда покончить с поползновениями пришельцев на мою личную жизнь. А там, быть может, и с их экспансией.
Но если для Буратино и киянки стена была проницаемой, то для меня она осталась по-прежнему бетонной. Не знаю, что чувствуют боксеры, когда их отправляют в нокаут, но я сознание потерял не сразу. Врезавшись лбом в бетон, я вдруг ощутил себя лежащим на полу и услышал, как из стены донесся довольный хохот деревянной куклы. И тогда гаснущее сознание рефлекторно отметило сермяжную правоту пословицы: хорошо смеется тот, кто смеется последним...
