Уильям Бартон - Бунт обреченных
— Не совсем. После восстания нас погрузили на корабль и доставили сюда, в дежурный гарнизон постоянной полиции.
Я посмотрел на отца. Несомненно, этот факт ни для кого не является секретом. Черт, может, они просто не любят этого человека. С его стороны особой симпатии к ним тоже не видно.
— Не думаю, что слишком удивился. Вам еще крупно повезло, что господа решили не использовать вас в качестве рабов.
В лице саанаэ что-то промелькнуло, но я не смог определить, что именно.
— Не вижу разницы.
Я похлопал по оружию: — Уверен, скоро увидишь.
Послышался странный, шипящий вздох — так кентавры смеялись. В здании что-то защебетало — повелительный, властный звук, и саанаэ произнесла:
— Господин ждет, тебе лучше войти.
Когда отворились ворота и показалось знакомое световое явление сначала тусклое, затем слепящее глаза свечение, я сделал знак отцу. Кентавр сказал:
— Если понадобится, можешь взять защитные очки.
Прищурившись, я вошел.
Мы ожидали своей очереди в огромном черном помещении, пропахшем металлическим, влажным запахом поппитов. Этот запах напоминал вкус железа с легкой примесью серы. Где-то возились поппиты, издавая звуки широкого диапазона, начиная от едва слышимого писка и заканчивая смутным гулким рокотом. Назвать это шумом было весьма затруднительно. Каждый из звуков был неповторим и индивидуален.
В дальнем конце черного зала отворилась дверь, и комнату заполнило сверкающее черное море поппитов, изменивших цвет чешуи от интенсивного ультрафиолетового излучения. Их сопровождал высокий, худощавый мужчина, одетый во все черное.
При виде такого зрелища суеверный ужас может охватить любого слабонервного, начитанного человека: создавалось впечатление, что какой-то средневековый священник1 или знаток черной магии, поклонник Сатаны, вплыл в зал на ковре из крыс.
Поппиты так топали по полу, будто миллионы пальцев одновременно отбивали какой-то марш.
Посмотрев на отца, я увидел, что он словно съежился, когда это шествие приблизилось к нам. Он прищурил глаза, и те стали слишком узкими, чтобы в них можно было что-нибудь прочитать.
Но я думаю, люди еще не привыкли к подобного рода зрелищам. Прошло только тридцать лет; жизнь, конечно, очень изменилась: агенты сиркарской полиции, саготы, слуги и рабы вошли в нее, и жителям планеты приходилось приспосабливаться к новым условиям и новым понятиям. Хотя, должен сказать, в истории планеты такое уже было: слуги, рабы…
Однако никто из моих соплеменников не видел того, что видел я.
Поппиты окружили нас; глаза, рассматривающие двух незнакомцев, казались красно-черными, и впечатлительный человек мог даже услышать их дыхание, вырывающееся из маленьких зубастых ртов. Иногда приходят в голову странные мысли вроде таких: могут ли они чувствовать и как этот процесс у них происходит? Некоторые их представители временами кажутся довольно сообразительными. С собаками и кошками не сравнить, но… пожалуй, чуть умнее жуков, лягушек.
Интеллект развит, наверно, на уровне мышей.
Затянутая в черное фигура, остановившись перед нами, сбросила свой капюшон, открыв темное лицо, в ультрафиолетовом свете кажущееся пурпурным.
Короткий широкий нос с торчащими из ноздрей темными волосами, сквозь редкие волосы просвечивает череп, примерно моих лет — нет, его я не знал. Человек кивнул отцу:
— Агент Моррисон. — Заметьте, не мэр.
Отец тоже кивнул, но не произнес ни слова.
Мужчина протянул. руку:
— Мой господин приветствует вас, джемадар-майор. Меня зовут Джон Хендрикс, управляющий поместьем. Добро пожаловать домой, сэр.
Я осторожно пожал протянутую руку, ощущая хрупкие кости, нежную кожу без мозолей.
— Спасибо.
Последовала минутная пауза, тяжелое дыхание отца заглушало писк поппитов, затем управляющий произнес:
— Мы получили рапорт на вас, ваши отзывы по службе. Мой господин потрясен. Он хочет видеть вас немедленно.
Меня? Он? Боже, какая таинственность! Однако, как все складывается: темный ультрафиолетовый свет, слепящий глаза, очевидный страх отца, его нежелание находиться внутри. Они. никогда не смогут понять, насколько это по-человечески. Саанаэ — наполовину гуманоиды, но и они не скажут, погшиты не смогут сделать, а господам — безразлично.
Я начал было двигаться вперед к открытой двери, но управляющий поднял руку, указывая на мое правое бедро.
— Вам придется оставить ваше оружие, джемадар-майор. — Он протянул свою изнеженную руку ладонью вверх. — Вообще-то мы решили, что вам лучше оставить свое оружие здесь на весь период вашего отпуска.
Я молча стоял, глядя на него. Через некоторое время он отвел глаза от моего лица, бросил быстрый, нервный взгляд на отца, который внезапно перестал щуриться, не обращая внимания на свет.
— Кто это решил?
Помявшись немного, управляющий выдавил:
— Ну, господин… я имею в виду…
— Чепуха.
Он напрягся, пытаясь впиться глазами в мое лицо, выпрямился во весь рост, но все равно доставал мне только до бровей.
— Согласно правилам и законам, только сиркарская полиция может ходить, вооруженной.
— Вот уж саанаэ удивятся… — Я расстегнул кобуру, вытащил пистолет, поворачивая его рукояткой вперед. Управляющий протянул руку, немного удивленный, но гордый своей победой. — Послушайте, вы местный и служите здесь одному господину. Думаю, учили вас в общем секторе. — Глянув ему в глаза, я попытался прочесть его мысли. — Не уверен, что вы вообще выезжали за пределы нашей системы. Знаю я таких, как вы, и знаю насколько далеко распространяется ваш авторитет.
— Но… — Управляющий шумно, негодующе фыркнул.
Я небрежно бросил оружие в сторону, и оно упало в самую гущу поппитов. Те бросились врассыпную, позволив пистолету удариться о пол. При ударе не пострадал ни пистолет, ни пол. Через несколько мгновений два наиболее смелых поппита осторожно приблизились к оружию, а остальные организовали небольшой кружок, причем все это происходило почти в абсолютной тишине — твари молчали, и никто не барабанил ножками по полу.
— На обратном пути подберу. Можете оставаться здесь и морально подавлять мэра. Скоро вернусь. — Я отправился к открытой двери в дальнем конце зала, удивляясь, о чем они будут разговаривать в мое отсутствие.
Идя по длинному, темному коридору и вслушиваясь в эхо своих шагов твердых, размеренных, легких — кожа на стеклянной керамике, я размышлял, как здесь все могло произойти. Здесь, там, везде… Наверно, туземцы тоже отчаянно защищались, но их все равно завоевывали, и вот они уже рвутся ввысь, получая должность на самых низких постах господской империи, наступая на горло поверженному товарищу, трясясь от жадности.
