Андрей Кокоулин - Я — эбонитовая палочка
Собственно, почему нет? — подумал я. Впереди виднелась еще одна прореха, чуть в стороне от арки, но все равно можно выгадать метров тридцать. Влез здесь, вылез там.
Щебенка похрустывала, напоминая о снеге, зиме, новом времени.
Значит, один. Значит, Сергей теперь не будет приходить на "Площадь Восстания" и "Технологический институт" и заряжать там. И вообще мы больше не будем видеться. Тошно.
А если выдохнусь я?
Я почти дошел до прорехи, как рядом, за щитами, взрыкнув, остановился у арки невидимый автомобиль, хлопнула дверца, стукнули каблучки.
— Погоди, — сказал мужской голос.
— Ну что еще? — нетерпеливо ответил ему женский.
— Ты уж поговори с ним понастойчивей, он же взрослый человек, должен понять. Это все-таки деньги, и вполне себе не маленькие.
— Да он уперся как осел!
— А не разводишь ли ты меня, а? Придумали какую-то комбинацию, я тебе заплачу, а там пшик…
— Спустись в метро и проверь!
— Я люблю, чтоб приходили ко мне, а не наоборот. Гора к Магомету, а не Магомет к горе. Если ты в курсе.
— Все, я пошла. Отпусти.
Что-то звякнуло, ладонь шлепнула по металлу дверцы.
— А поцелуй? — спросил мужской голос. — На прощанье.
— Дурак ты, Вовчик. Эм-м-м!
Поцелуй даже на звук вышел сочный, влажный.
— Неужели любишь его? — усмехнулся невидимый мужчина.
— Нет, но он по-своему прикольный.
— Ага, я видел, как он ходит! Гусь беременный!
— Но жить-то мне надо где-то. Ты ж к себе не зовешь.
— Ты давай, давай, обрабатывай своего хромоножку… Все, пока.
Мотор взревел, и в этом реве и шорохе шин бесследно растворился стукоток каблуков. Я обнаружил вдруг, что меня колотит озноб. Рита! Женский голос был ее!
Гусь… Хромоножка… Жить где-то надо!
Качнулись дома. В следующий момент я сполз по щиту на землю. Может, ты обознался? — вскрикнул кто-то во мне. Девушек с похожими голосами в Питере — тысячи. Тысячи, парень! Не бери в голову.
Хромоножка…
Нет, нет, это не она сказала, это второй. Голос состоятельного, все понимающего в жизни человека. Голос урода, приспосабливающего жизнь под себя.
Гору ему, уроду, гору! Надгробием.
Почему? Почему,…ядь, думал я, случаются дни, которые всю душу вынимают из тебя и в которых одно событие хуже другого, черная полоса, черная полоса, снова черная полоса?
А я не хочу!
Как я теперь в глаза ей буду смотреть? Как она мне будет смотреть в глаза? Все также невинно? И лю… любить тоже? У-у-у, сука, зачем я все это услышал? Что ж вы все на меня одного? Мама, Сергей, Рита… Рита, вы что, сговорились что ли? Я же не выдержу… Ритка, ну как же так?
Мысли скакали блохами.
Мне вдруг показалось, что землю слегка тряхнуло. Я вскинул голову — небо туманилось белесыми разводами, кренились высотки.
Нет землетрясения — я сам трясусь, сам по себе.
Сволочи, все сволочи! Я шлепнул губами, выдавил из горла рычаще-скулящий звук и заревел. Пальцы вонзились в щебень.
Мне не хотелось своего дара.
Для чего он, для чего? Рита… Я,…ядь, прикольный! Клоун! Забавный фокусник! Беременная утка! Спит же с этим… с Магометом с горы!
Слепец! Урод! А я-то думал…
Я бросил камни себе в лицо. Один из них чувствительно ударил по носу, другой разбил губу. Но этого мало, мало, надо бы еще.
Но на второй залп я не осмелился.
Как жить? Как быть со всем этим, кого заряжать? Какая, к черту, эбонитовая палочка! Я — никто, ничто. Все предали. Ничего не осталось в душе. Что делать?
Какие хитрые, остановились, чтобы из окна квартиры видно не было! Убить ее? Выгнать? Сменить замок? Чтобы стучала: "Открой, открой, Коленька!" Чтобы на коленях, на коврике перед дверью…
— Молодой человек, с вами все в порядке?
Мужчина лет сорока склонился надо мной — в синей рубашке с темным галстуком, в коротком пальто, с тонким портфелем в руке. Пятно лица розовело сквозь слезы.
— Да, — я зло отер щеки ладонями.
— Нужно что-нибудь?
Он вытянул шею, ожидая ответа. В другой руке его пискнул телефон. Возможно, он собирался вызвать мне "скорую".
— Вы что, зомби? — крикнул я. — Идите куда шли!
— Извините, — сказал мужчина и исчез.
Я с трудом поднялся.
В горле клокотало. Щеки жгло. Разбитая губа оставила мазок крови на тыльной стороне ладони. А я ведь любил, любил! Думал…
Меня снова затрясло.
По щитам, как слепец, я добрался до прорехи. Но пошел не к дому, а обратно. Не хочу домой. Там эта… Сорвусь, выкину из окна.
Я давил рыдания, но они прорывались сквозь зубы, отрывистые, рычащие.
Вовчик! Она его еще Вовчиком зовет! То есть, действительно у них близкие… Вот и дари, вот и заряжай… Я тогда зачем?
Раскачивались щиты. Потом щиты кончились, и в пляс пустилась вся улица, подбивая в пятки то слева, то справа. Ноги отвечали ей басовитым гулом в лодыжках.
Все оплывало, смешивало цвета, идущие навстречу люди кеглями отваливались за спину, их было много, я пытался ими как-то управлять, смахивая со своего пути. Уйдите, провалитесь к чертовой матери! Чего вам все время нужно?
Звякали колокольцы на дверях, гудками обозначали себя машины, рекламные тумбы зазывали на фильмы и предлагали парфюмерию от "Нина Риччи" и "Хуго Босс". Проскальзывали мимо трамваи, пробегали дети, какая-то собачонка долго вилась за мной, заходясь лаем. Дура, не пошла бы вон. Все, все вон!
Очнулся я у "Старой Деревни", рядом с пятачком, усеянном голубями — кто-то здесь подкармливал их, насыпая пшена и хлебных крошек. Птицы боязливо обходили меня, косили глупыми глазами-пуговичками. Плитки были в помете и перьях. Я стоял столбом.
"Старая Деревня".
Конечно, подумалось мне, мор и глад, холод и смерть, а я должен заряжать, чтобы ни случилось. Я должен. Я — долбаная палочка, это уже в крови.
Господи! — мысленно простонал я. Кто бы был должен мне?
Какое-то время мне казалось, что сдвинуться с места невозможно, но потом криво ступила правая, подтянулась левая, боль поднырнула глубоко в мышцы и там притихла. Деревянной походкой я одолел широкие ступеньки, приложив карточку, протиснулся к эскалаторам и пристроился за женщиной в бежевом пальто.
Вниз, теперь вниз.
Память горечью толкнулась в горло — еще утром я держался за этот поручень, счастливый и ничего не подозревающий дурень. А что сейчас? Не могу, не хочу никого заряжать! Дар виноват во всем. Не было бы его, Рита не лезла бы ко мне со своей лживой любвью. Все было бы по-прежнему. Тихо, сонно.
Мне захотелось крикнуть: "Жизнь — дерьмо!", но губы дернулись, буквы сцепились друг с другом: дэ-дэ-дэ…
Люди, плохо мне! Хоть кто-нибудь из вас…
