Теодор Старджон - Больше чем люди (More Than Human)
Я устало сказал:
— Я не отыскивал ваше имя в телефонном справочнике, и я не просто предполагаю, что вы можете мне помочь. Я отсеял с десяток психоаналитиков, прежде чем добрался до вас.
— Спасибо, — ответил он. Похоже, он собирается посмеяться надо мной, а мне это никогда не нравилось. — Отсеял, говоришь? И как же ты это сделал?
— Ну, слышишь всякое, читаешь. Сами знаете. Отнесите это туда же, куда и мой домашний адрес.
Он долго смотрел на меня. Впервые смотрел, а не просто бросал быстрый взгляд. Потом взял банкноту.
— Что мне сделать сначала? — спросил я.
— Что ты имеешь в виду?
— С чего мы начнем?
— Мы уже начали, когда ты вошел сюда.
Пришлось рассмеяться.
— Хорошо, вы выиграли. Но это только начало. Я не знаю, куда мы двинемся отсюда. Я не должен опережать вас.
— Очень интересно, — сказал Стерн. — Ты всегда все просчитываешь заранее?
— Всегда.
— И часто бываешь прав?
— Всегда. Кроме… но не буду говорить вам, что исключений не должно быть.
На этот раз он по-настоящему улыбнулся.
— Понятно. Один из моих пациентов оказался разговорчив.
— Один из ваших бывших пациентов. Ваши пациенты не болтают.
— Я их прошу об этом. К тебе это тоже относится. А что ты слышал?
— Что вы узнаете из слов людей, что они собираются делать, и иногда позволяете им это сделать, а иногда нет.
Как вы это узнаете? Он немного подумал.
— Мне кажется, у меня прирожденная способность замечать детали. К тому же я сделал множество ошибок, прежде чем научился их не делать. А ты как научился?
Я сказал:
— Если вы ответите на это, я больше к вам не приду.
— Ты правда не знаешь?
— Хотел бы знать. Послушайте, так мы ни к чему не придем.
Он пожал плечами.
— Все зависит от того, к чему ты хочешь прийти. — Помолчал, и я снова вложил в свой взгляд силу. — С каким определением психиатрии ты согласен?
— Не понимаю вас.
* * *Стерн открыл ящик стола и достал прокуренную трубку. Понюхал ее, повернул, все время разглядывая меня.
— Психиатрия снимает слой за слоем с луковицы души, пока не доберется до кусочка незапятнанного эго. Или: психиатрия роет шурф, как на нефтяной скважине, проходит вниз, в сторону, снова вниз, обходит слои грязи и скал, пока не добирается до податливых слоев. Или: психиатрия берет горсть сексуальных мотиваций и швыряет их на китайский бильярд твоей жизни, так что они сталкиваются с различными эпизодами. Хочешь еще?
Я не мог не рассмеяться.
— Последнее определение особенно хорошо.
— Последнее определение особенно плохо. Они все никуда не годятся. Все пытаются упростить нечто сложное по самой своей природе. От меня ты узнаешь только вот что: никто не знает, что на самом деле с тобой, кроме тебя самого. Никто не может найти средство, кроме тебя самого; никто, кроме тебя, не сможет определить болезнь и найти лекарство. И когда ты его найдешь, никто, кроме тебя, не сможет его применить.
— А вы тогда для чего?
— Чтобы слушать.
— Мне не нужно платить дневную плату за час, что вы меня только слушали.
— Правда. Но ты убежден, что я буду слушать избирательно.
— Убежден? — Я задумался. — Наверно. Вы правда будете так слушать?
— Нет, но ты мне не поверишь.
Я рассмеялся. Он спросил, над чем я смеюсь. Я ответил:
— Вы больше не называете меня «сынок».
— Ты тоже себя так не зовешь. — Он медленно покачал головой. И при этом наблюдал за мной, так что глаза его перемещались в глазницах, когда он поворачивал голову. — А что такого ты хочешь узнать о себе, что я не должен рассказывать другим?
— Я хочу узнать, почему я убил одного человека, — прямо ответил я.
Это его нисколько не смутило.
— Ложись сюда. Я встал.
— На эту кушетку?
Он кивнул.
Неловко вытягиваясь, я сказал:
— Чувствую себя, словно в комиксе.
— В каком комиксе?
— Ну, там парень, как гроздь винограда, — ответил я, глядя в потолок. Потолок был серый.
— Как он называется?
— Не знаю. У меня их целый чемодан.
— Очень хорошо, — негромко ответил он. Я искоса посмотрел на него. Я знал, что он из тех, кто смеется про себя, если вообще смеется.
Он сказал:
— Когда-нибудь я напишу книгу с описаниями историй болезни. Но твоего случая там не будет. Что заставляет тебя говорить? — Когда я не ответил, он встал и передвинул свой стул так, чтобы я не мог его видеть. — Можешь перестать проверять меня, сынок. Я для твоих целей вполне подхожу.
Я так стиснул зубы, что заболели челюсти. Потом расслабился. Весь расслабился. Это было удивительно.
— Хорошо, — сказал я. — Простите. — Он ничего не ответил, но у меня снова появилось ощущение, что он смеется. Но не надо мной.
— Сколько тебе лет? — неожиданно спросил он.
— Гм… пятнадцать.
— Гм… пятнадцать, — повторил он. — А что означает «гм»?
— Ничего. Мне пятнадцать лет.
— Когда я спросил тебя о возрасте, ты колебался, потому что у тебя в сознании появилось другое число. Но ты его отбросил и заменил пятнадцатью.
— Какого дьявола? Мне пятнадцать!
— Я не говорил, что это не так. — Голос его звучал терпеливо. — Так какое это было другое число? Я снова рассердился.
— Никакого другого числа не было! Что вы хотите извлечь из моих хмыканий? То, чего там нет? Он молчал.
— Мне пятнадцать лет, — вызывающе сказал я, потом добавил:
— Мне не нравится, что мне пятнадцать. Вы это знаете. И я не настаиваю, что мне пятнадцать лет.
Он ждал, по-прежнему ничего не говоря.
Я почувствовал себя побежденным.
— Второе число — восемь.
— Итак, тебе восемь лет. А как тебя зовут?
— Джерри. — Я приподнялся на локте и вывернул шею, чтобы видеть его. Он отложил трубку и смотрел на настольную лампу. — Джерри без всяких «гм»!
— Хорошо, — мягко ответил он, отчего я почувствовал себя дураком.
Я снова лег и закрыл глаза. Восемь, подумал я. Восемь.
— Здесь холодно, — пожаловался я.
Восемь. Восемь, носим, просим, косим. Просим восемь, косим, что носим. Мне это не понравилось, и я открыл глаза. Потолок по-прежнему серый. Все в порядке. Стерн где-то за мной со своей трубкой, и все в порядке. Я сделал два глубоких вдоха, три, потом закрыл глаза. Восемь. Восемь лет. Восемь, просим. Годы, невзгоды. Холодно, голодно. Черт побери! Я ерзал на кушетке, пытаясь согреться. Косим, что носим…
Я хмыкнул и мысленно взял все восьмерки, все рифмы, все, что стоит за этим, и заставил исчезнуть. Но они не исчезали. Нужно их куда-то девать, поэтому я сделал большую светящуюся восьмерку и просто подвесил ее. Но она начала поворачиваться и мигать. Как кадры кино в бинокле. Придется смотреть на нее, хочу я этого или нет.
