Виталий Владимиров - Крест
Второй бросок был еще неудачнее - метатель сам глотнул химии, ослеп от слез и кашля и швырнул шашку, отвернувшись, не глядя, угодив прямо в "тойоту" с японцами. Те пороняли свою видеотехнику на асфальт и долго приходили в себя.
Под ярким солнцем в пейзаже происходящего Леонид ощущал себя и зрителем и участником крупномасштабного театрализованного действия или киносъемки с огромной массовкой вроде "Войны и мира". Войны не было, ее только репетировали, непонятно по чьему сценарию, и не очень-то веря в премьеру. Но какой-то режиссер уже поделил соотечественников на "своих" и "чужих".
На следующий день премьера все-таки состоялась. Позже, из рассказов и увиденного прямо на улице и по телевидению сложилась, смонтировалась воедино лента происшедшего, где каждый кадр по-своему врезался в память.
Сначала собралась митинговать толпа на площади под памятником вождю мирового пролетариата на пъедестале-знамени, под которым группа российских граждан тех времен разворачивалась в марше на бой кровавый и, как они считали тогда, святой и правый. Фигуры граждан каменно застыли, иное дело - живое сборище их потомков.
Леонид уже видел в своей жизни как толпа совсем других убеждений под ласковым августовским солнцем пыталась снести памятник "железному" Феликсу Дзержинскому. Бородатый парень, судя по всему имеющий навыки начинающего альпиниста, одолел высокую колонну пьедестала и, пристроившись у ног гиганта, плел какие-то петли и узлы из обычной бельевой веревки. Около "Детского мира" стояла поливочная машина, с помощью которой и намеревались сдернуть идола. Удайся эта светлая идея и многотонная фигура просто погребла бы под собой людей, торжествующих победу демократии. Это сладкое слово "свобода" обрело свою реальность, не было милиции или кого-то, кто мог бы остановить, и свобода на глазах Леонида превратилась во вседозволенность. Тысячи полторы стояли около здания КГБ и выкрикивали лозунги. Кричать толпе скучно, толпе надо что-то делать. Вот и пытались свалить памятник да крошили кто чем мог не могущий иметь вины гранитный цоколь пьедестала, в свое время заботливо сработанный и отполированный мастерами своего дела.
И в октябре жажда действия неуправляемой многоголовой гидры толпы недолго сдерживалась - поток потек по Садовому кольцу. На Крымском мосту притерли к перилам солдатика в бронежилете. Каску он потерял или ее сбили. Его, походя, еще несильно, еще не войдя во вкус, били по русоволосой голове, он вцепился в перила и ждал, скинут ли его вниз, в многоэтажный провал над рекой или пронесет.
На Смоленской площади остановились, оробели - на пути стояла в грузовиках прекрасно вооруженная, защищенная касками, бронежилетами, автоматами и водометами боевая часть. Больше по инерции стали что-то жечь, кидать камни и увидели, что нет не только никакого отпора, а, наоборот, взревели моторы и часть, повинуясь чьему-то приказу, развернувшись на марше ушла, оставив на растерзание водометы и поливальные машины.
Слились с теми, кто был у Белого Дома и ликование достигло той точки кипения, когда обжигающий пар насилия, не встречающий никакого сопротивления, вышел на следующий виток спирали.
Ворвались в здание мэрии, бывшего Совета Экономической взаимопомощи стран соцлагеря, построенного в виде развернутой книги, и вырвали из нее несколько страниц. Другие оседлали грузовики и двинулись к телецентру в Останкино. По пути опять встретили бронетранспортеры, с которыми разошлись, не замечая друг друга в упор.
В тот мирный еще с утра воскресный вечер Москва смотрела футбол и только когда во всем городе, в области, у пол-страны ослепли экраны телевизоров, забрезжило прозрение, что боевые действия между гражданами России идут полным ходом и остановить их некому.
Около телецентра опять помитинговали с мегафонами, потом разогнали грузовик и разнесли вдребезги витрину входа.
- Услышал, что, что-то творится, решил прийти на работу, в телецентр. И надо же - оказался среди осаждавших. Как раз, когда грузовиком разбили вход. Иду с ними. Они мне говорят, парень, ты бы лег, из гранатомета стреляют. Казалось чушью ложится на грязный асфальт, но увидел упавшего простреленного и лег. Пролежал часа полтора. Били с крыш. Выстрелы, автоматные очереди, вход горит. Подъехал бронетранспортер. Еле успел откатиться, иначе раздавило бы меня, как кого-то лежащего рядом, не знаю был ли он раненый или уже мертвый. Месиво мяса, кровь. В бронетранспортере открылся люк. Спрашивают, ты кто? Что отвечать? Русский я. А вы кто? От президента моей страны или спикера парламента? Или того, кто себя объявил еще одним президентом? Отвечаю, я раненый. Помолчали, опять спрашивают, ты кто? Сообразил, отвечаю, журналист. Ползи сюда. Не могу, стреляют. Ладно, мы сейчас долбанем, а ты к нам перебирайся. Долбанули, я успел полпути прокатиться. Попросил повторить. Долбанули еще, да пулеметом по верхам. Втащили в люк. Обыскивают меня, а я обмяк, улыбаюсь просвистела коса пустоглазой мимо.
Экраны зажглись, словно власти наконец-то очнулись, открыли глаза. Работала запасная студия. Шел поток людей, они говорили, говорили, говорили... Говорили те, кому и так ничего не оставалось, как говорить, молчали те, кому было положено действовать. Кроме призыва идти к зданию Моссовета. За кем? Кого защищать, против кого обороняться? Ходили уже раз к Белому Дому, ждали безоружные ночью штурма и танковой атаки на мосту. Хорошо, что армия тогда не "долбанула", как бронетранспортер у Останкино. Казалось, победили тогда, раскрошили пьедесталы, взяли власть, чтобы больше такого никогда не было. А теперь кто и с кем ее делит? И как он силу эту непомерную употребит потом...
Утром город буднично пошел на работу, в магазины, по делам, никто не остановил сограждан. И падали люди, от пуль, прошивающих шею, аорту, кишки... Смерть гуляла по улицам города, настал ее час, ее время. Мать двоих детей подошла к окну в своем доме и упала, будто всю свою жизнь прожила в ожидании этого выстрела. Словно кролики под взглядом кобры, шли, перебегали, лезли именно туда, где всего опасней. Особенно, молодые. А потом скорая помощь отвозила раненых, убитых просто складывали в сторонке. Молодая девчонка... парень... еще парень... Рядом шли репортеры, операторы с видеокамерами, благодаря им, как в зеркале, отразился лик столицы в кровоподтеках.
В скверике, неподалеку от Белого Дома, качаясь с похмелья, некие, похожие на бомжей, деловито выстраивали рядком самодельные фауст-патроны бутылки с бензином, заткнутые тряпками. Подошла женщина. Простое, крестьянское лицо, жалостливо посмотрела, спросила осторожно, как же это вы в своих бросать будете, убьете же, не приведи, Господь, а у меня сын в армии. Дура старая, ответили ей, иди отсюда, мы за твою же свободу боремся, против ихнего ига.
