Алексей Адмиральский - Фантастика-1968
Когда в начале коридора мелькнул синий халат Галактионыча, Алеха покинул свой наблюдательный пункт возле двери и рванулся в класс.
— Идет! — прошелестело по классу.
Примерно так же, наверное, засуетились на палубах матросы Колумбовых кораблей после того, как один из них разглядел с мачты Американский материк и оповестил об этом товарищей. Маленькая площадка перед кафедрой Галактионыча, на которой только что каким-то чудом размещались все академики, минус поставленный на часы Алеша, опустела в течение секунды. На кафедре в одиночестве остался огромный букет цветов. Букет алел, пламенел, желтел, чернел, белел — в нем были все цвета и всевозможные их оттенки. Кто-то, убегая от кафедры на свое место, догадался в последнюю секунду зажечь на световой доске число, месяц и год, и ярко-красная надпись, размахнувшаяся на полдоски, была, вероятно, первым зрительным впечатлением Галактионыча, когда он появился на пороге. А мы к этому времени уже все спокойно стояли за своими столами.
Галактионыч остановился на пороге. Нам показалось — за секунду он успел взглянуть в глаза каждому. И сейчас я думаю, что в наших глазах увидел что-то новое, необычное и улыбнулся нам только поэтому.
— Здравствуйте, академики! — сказал негромко Галактионыч.
Букет на кафедре алел, голубел, желтел…
— Спасибо! — сказал Галактионыч, улыбаясь все так же — и грусть и радость были в этой улыбке одновременно. — Спасибо, ребята, — и быстро пошел к кафедре.
И улыбка на его лице осталась прежней…
Дни рождения бывали, конечно; у каждого из нас. И тогда папы и мамы, бабушки что-нибудь хорошее нам дарили и умели еще сказать при этом что-то такое, отчего на сердце становилось легко-легко, словно включили вдруг Установку; И нам хотелось сказать учителю что-нибудь, чтобы он помнил эти слова долго-долго. Но мы вдруг словно онемели, и ни у кого, не только у одного меня, не было тогда в голове хоть сколько-нибудь путной мысли, которую можно было бы превратить в эти самые хорошие слова. Мы молчали, чувствуя себя неловкими и неуклюжими, но Галактионыч, как всегда, сам пришел нам на помощь.
— Не надо ничего говорить, — все так же негромко сказал учитель. — Я и так все хорошо понял. — И тронул цветы пальцами. — Спасибо…
С тех пор я много раз слышал, как говорят это слово «спасибо»; есть много способов его произнести и тысячи разных оттенков, с которыми оно воспринимается, но никто еще с тех пор не говорил мне это «спасибо» так, как сказал тогда наш учитель.
Мы сели. Каждый из нас не сводил с Галактионыча глаз.
Накануне мы задержались в школе допоздна; не сомневаюсь, что некоторым пришлось даже иметь серьезные объяснения с родителями. Мы придумали не меньше тысячи предметов, которые могли бы подарить Галактионычу, но все это было не то, что надо.
Идея принадлежала Леночке Голубковой. Леночку осенило в тот самый момент, когда к сердцам нашим уже подступало отчаяние. Леночка наморщила лобик, подняла на нас свои синие глаза и даже не сказала, прошептала скорее:
— Ребята! А что, если мы подарим ему радость на целый день?! Хорошее настроение?!
Леха даже ударил кулаком по столу — это было как раз то! Прежде чем подарить радость всем, мы могли подарить ее только одному человеку. Это был и подарок и эксперимент одновременно, еще один шаг к нашей конечной цели. Леха, по-моему, уже совсем собрался сказать Леночке что-нибудь одобрительное, но тут она выпалила:
— А на кафедру мы поставим букет. Красивый-красивый…
…Галактионыч сидел за своей кафедрой. В глубине одного из ее ящиков была спрятана Установка Радости, настроенная на оптимальный режим работы. Галактионыч должен был испытывать сейчас бодрость, прилив сил, отличное настроение. Учитель улыбался нам из-за огромного букета.
И вдруг сказал:
— Ребята, вы подарили мне сегодня хорошее настроение. И больше мне ничего не надо.
Мы остолбенели.
— Вот этим, — Галактионыч еще раз тронул пальцами цветы. — А еще тем, что не могли сказать мне ни слова, волновались. И этим тоже…
И начался обычный урок…
9
…Обо всем, что связано у меня с этой Установкой Радости, может, когда-нибудь я напишу совсем по другому. Это будет рассказ о тех же самых событиях — о том, как мне удалось ее впервые собрать, как мы решили дарить всем людям Земли ежедневную хорошую порцию радости, о наших муках, связанных с усовершенствованием Установки, о том, как первый такой подарок мы сделали Галактионычу в день его рождения.
Это будет рассказ о тех же самых людях — Алешке Кувшинникове, вечно что-то придумывающем, увлекающемся; постоянном отличнике Андрюше Григорьеве, авторе серьезного дополнения к учебнику физики по разделу «Оптика»; о Толике Сергееве, нескладном, невезучем и добром; о маленькой синеглазой и застенчивой Леночке Голубковой; вообще обо всех наших.
И все-таки это будет совсем другой рассказ: я стану старше… А если потом, когда пройдет еще какоето время, мне захочется написать об этом и в третий раз, это будет уже третий рассказ…
Галактионыч сказал нам однажды: с течением времени взгляды твои меняются, в них появляется что-то новое, на одни и те же события смотришь по-разному. И если б какой-нибудь писатель несколько раз в жизни переписывал заново одну из своих книг, полностью сохраняя прежний сюжет, рассказывая о тех же поступках и взаимоотношениях тех же героев, каждый раз все равно получались бы разные произведения: они вызывали у читателей разные мысли, даже если прочитать все подряд. Сначала мне не очень-то верилось: ну как это может так быть?! А теперь я начинаю верить. Потому что прошло всего лишь полгода с того дня, когда Галактионыч ушел из нашего класса, а я с тех пор переживал этот день не меньше ста раз и каждый раз по-другому. Галактионыча теперь нет. Нет больше и Установки Радости, мы больше не вспоминаем о ней, словно ее и не было. И произошло все так быстро и неожиданно, что никто даже не поверил, если б не случилось этого на самом деле.
Галактионыч заболел почти сразу же после своего дня рождения и еще несколько дней приходил в школу больным, пока врачи не настояли на своем. Он думал, что быстро поправится, и так и сказал нам на последнем уроке, который у нас проводил. А потом прозвенел звонок, Галактионыч собрал с кафедры все свои записи и книги и пошел к двери. Все последние дни настроение у него было просто великолепным, потому что теперь мы решили оставить Установку Радости в его кафедре надолго — до того времени, пока мы не построим другой, которой хватит на всех людей сразу. Дверь за учителем закрылась. Тогда мы не знали, что навсегда.
