Виктор Точинов - Все лики смерти (сборник)
Штора у окна чуть дернулась. Паша – мгновенно, словно телепортировавшись через разгромленную комнату, – оказался возле нее. Рванул – никого. Штора рухнула вместе с карнизом. Шикунов взвыл и вмазал графином по оконному стеклу. Звон, ливень осколков… Он смотрел на окровавленное горлышко графина, стиснутое пальцами. Странно, но теперь толстый хрусталь раскололся – ровно-ровно, словно обрезанный стеклорезом. Паша попытался отбросить остаток оружия – пальцы не слушались, не желали разжиматься. Рука казалась чужой, казалась искусной имитацией, конечностью воскового манекена – только из воска отчего-то сочилась кровь.
И тут раздался голос. Шипящий и в то же время немного побулькивающий; странное сочетание, но именно так и прозвучало услышанное Пашей – словно шипение выходящего из баллона газа наложилось на звуки, издаваемые неисправным водопроводным краном, – и родились слова:
– Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… Пло-х-х-х-хой мальчиш-ш-ш-ш-ка…
2
Потом снова случился провал. Обрыв пленки. Шикунов вдруг обнаружил себя в детской – пригнувшись, стоял в засаде за двухъярусной кроваткой, рука стискивала молоток. Как, когда там оказался – совершенно не помнил.
Но теперь способность думать и осознавать свои действия вернулась – относительная, как и все сегодня.
В квартире царила тишина – натянутая, звенящая, как на пороховом складе за секунду до взрыва. Лющенко затихла, где-то затаилась…
НО ГДЕ?
Не было в квартире-двушке мест, способных ее спрятать. Вернее, были, но Паша осмотрел их дотошно и внимательно. Галлюцинации? Слуховые галлюцинации?
А кто оставил тогда следы мокрых ног на полу? Кто сидел в шкафу, сдвинув в сторону плечики с одеждой? Куда подевалось тело, наконец?
Галлюцинации – это, надо понимать, когда мерещится то, чего на самом деле нет. Определение, может, не научное, но по сути верное. Но если то, чему быть на месте полагается (в данном случае – труп), напрочь отсутствует – то никакими галлюцинациями сей факт не объяснить.
Но должно же существовать рациональное и простое объяснение всей чертовщины! Должно!
Шикунов в который раз попытался призвать на помощь логику (не покидая место засады и не выпуская молотка).
Итак.
Допустим, Лющенко действительно выжила – очнулась и ушла. Такой вариант куда вероятнее, чем тот, что она почти сутки просидела в пустой квартире, понятия не имея, когда вернется Шикунов, – для того лишь, чтобы затеять с ним прятки-пугалки. А теперь вопрос: неужто эта сука ушла бы так, тихо и мирно, по-английски? Да ни в жизни. Если бы даже не подожгла квартиру, то погром бы устроила тот еще. Изгадила бы все, что смогла, времени у нее хватало.
Однако – ни следочка.
Значит, задумала нечто более гнусное и утонченное. Например, свести Пашу с ума… Легко. Исчезновение трупа – уже удар по психике. А тут еще эти звуки…
Словно эхо его мыслям, вновь раздался – из кухни? – свистяще-булькающий шепот:
– Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф…
Но Пашу уже было не сбить с правильного пути. Разгадка сверкнула мгновенно, как вспышка выстрела во мраке.
Музыкальный центр! Его собственный музыкальный центр! Плюс кассета, записанная воскресшей Лющенко и запущенная в режиме нон-стоп….
Паша засмеялся. Веселым смех отнюдь не был, скорее напоминая воронье карканье.
– Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… – призывно шептала самсунговская электроника. И фоном мокрые ступни: шлеп-шлеп-шлеп…
Он, все еще хрипло смеясь, вышел из засады. Небрежно отбросил молоток и пошагал на кухню, тяжело переставляя ноги, – выключить поганую запись. Чтобы наконец заняться делом. Вылить для начала запасы кислоты…
Но выключить не довелось. Центр не был включен. Даже штепсель не вставлен в розетку… «Батарейки?» – подумал Паша, сам не веря себе. Он лихорадочно терзал ни в чем не повинный «Самсунг» – кассеты внутри нет, CD нет.
– Ш-ш-шикуноф-ф-ф-ф… – прошипело из ванной. И вновь громко заплескала вода.
3
Наступила ночь. Серый полусвет сочился из окна и казался чем-то осязаемым, вязким и неприятно-липким. Но фотопортрет в полумраке был виден – он висел на стене в детской и изображал трехлетнего Пашку-младшего, впервые пошедшего в том году в садик. Для съемки фотограф нарядил мальчишку в царский костюм: расшитый кафтан, шапка Мономаха – и вручил бутафорские скипетр с державой. Получилось красиво, Шикуновым этот портрет весьма нравился.
Сейчас Паша стоял перед ним и не отрывал взгляд от изображения сына – как молящийся человек от иконы. Наверное, так оно и было. Шикунов никогда не верил ни в Бога, ни в черта, ни в переселение душ, ни в телепатию и летающие тарелочки.
Теперь – пришлось.
Все рациональные причины творящейся бесовщины исчерпались, так и не объяснив ничего. Иррациональными объяснениями Паша забивать голову не хотел. Какая разница, с чем довелось столкнуться? Бродит ли по квартире неприкаянная душа убиенной Лющенко, или мертвое тело подняла ее злоба, никак не желающая подыхать…
Паше было безразлично.
Может, стерва после смерти превратилась в зомби, в вампира, в русалку – выбор широк, весь Голливуд к услугам. Ему все равно. В мире, где по квартирам бродят невидимые упыри, Паше Шикунову места нет.
Герои уже упомянутых голливудских боевичков отчего-то всегда отличались невероятной крепостью психики и приспосабливаемостью: обнаружив НЕЧТО в корне ломающее их представления о реальности, они не впадали в панику и депрессию, быстренько мобилизуя на борьбу с нечистью иконы и молитвы, кресты и святую воду, древние ритуалы и самую современную технику.
Шикунов так не мог. Невозможно бороться с тем, что не может существовать в твоей системе жизненных координат – но неожиданно, вопреки всему, там появляется. Потому что все твои знания и умения лежат именно здесь, в этой плоскости бытия, – и бессильны против пришельцев извне…
Паша ничего не станет делать.
Будет стоять, смотреть на портрет сына, раз уж не нашлось икон, – и ждать, чем все закончится. В любом ужасе есть единственный светлый момент – все всегда рано или поздно заканчивается. Так или иначе.
За спиной шлепали шаги, все ближе и ближе. Он не оборачивался и заставлял себя не прислушиваться. Твердил мысленно старую песенку, всплывшую в памяти при виде портрета маленького Пашки:
Топ, топ, топает малыш…
Топ, топ, топает малыш…
Других слов Шикунов не помнил и твердил эту единственную строчку, твердил с подсознательной надеждой: вдруг поможет, вдруг как-то заменит молитвы, которых он не знал и в силу которых не верил.