Антон Орлов - Медсестра
– Я? – презрительная интонация человека, услышавшего заведомую ерунду.
– Ты, ты… – Лепатра сочувственно вздохнула, прожевала кусок и продолжила: – Враги тебя плакать не заставят, да горе заставит. Заплачешь, когда принесут тебе труп – битый, страшный, в кровище…
– Какой труп? – мрачно процедил Вал.
– Не знаю, – колдунья смотрела на него беспомощно и виновато. – Честно… Знала бы – сказала бы, чтобы ты, если сумеешь, избежал беды. Мои предвидения – они кусочками, словно картинку вдоль и поперек ножницами настригли. Иногда целая горстка кусочков, иногда только один. Бывает, самой интересно, что там до или после, но никак не могу разглядеть, сколько ни силюсь… Вот, еще один кусочек вижу. Девочка из магазина. Когда она к тебе придет, у тебя земля под ногами заколеблется.
– Из какого магазина? – тем же мрачным тоном уточнил ее собеседник.
– Ох, Вал, не ведаю, только это будет всем магазинам магазин! Больше одного этажа, вещей на полках полным-полно, видимо-невидимо, и все новенькие, счастливые, красиво разложены, и чего там только нет, вот бы мне по такому магазину погулять, с каждой вещицей поздороваться, все руками потрогать, и чтобы не прогоняли…
Она замолчала, пригорюнилась, потом запихнула в рот остатки пирожка.
Мерсмон повернулся к Стефану.
– Не хочешь умирать? А я, пожалуй, не хочу тебя убивать. Если меня сейчас обвинят в убийстве на почве ревности и заведут уголовное дело – репутация пропала. Положим, все равно ничего не докажут, но для келлардианцев эта история будет сущим подарком, поэтому давай оставим тебя в живых. Ты ведь не возражаешь?
Он издевался, но Стефану было все равно. Главное – жить. Кивнул бы в ответ, если бы мог пошевелиться. Между тем Лепатра вороватым движением выхватила из короба еще один пирожок.
– Я кое-что изыму у тебя из памяти, – колдун взял его жесткими пальцами за подбородок. – Эта противозаконная операция в твоих интересах. Если хочешь, можешь сопротивляться.
– Д-да… – выдавил Стефан, пошатнувшись.
Он снова мог разговаривать и двигаться, и ноги подкашивались от ужаса.
…Очнулся оттого, что били по щекам. Он сидел на стуле, а над ним стоял Валеас Мерсмон, претендент на Весенний престол, собственной персоной. Разброд в голове, дурнота, непонятное ощущение только что пережитой катастрофы.
– Вы когда в последний раз ели? – спросил политик.
– Не помню…
– У вас был голодный обморок. Поешьте хотя бы пирожков. Где-то здесь должны быть термосы с чаем…
Он открыл дверцу шкафчика, белую, под цвет стены, с криво налепленным плакатом Санитарной службы. На плакате личинка-Келлард грызла мешок с крупой.
Стефану подумалось, что политическая сатира – инфантильный жанр, вроде школьных дразнилок. Потом вспомнил, что Эфра его отвергла. Сознание он потерял из-за только что пережитой личной трагедии, а вовсе не от голода!
Растягивать общение со счастливым соперником, который решил блеснуть благородством, нисколько не хотелось. Стефан умял четыре пирожка, выпил стакан горячего сладкого чаю, сухо сказал «спасибо» и «до свидания».
На лестнице чуть не запнулся о Лепатру. Та сидела на ступеньках и тоже что-то жевала.
– Что вы здесь делаете? – удивился Стефан.
– Ем последний пирожок.
– Почему последний? Там еще много осталось…
Пожав плечами, он протиснулся мимо. Посреди лестничной площадки стоял новенький яркий глобус Земли Изначальной. Стефан давно о таком мечтал, но нельзя же хватать все, что под ноги подвернулось.
– Бери, бери, он ничей, – разрешила Лепатра. – На память обо мне.
Валеас Мерсмон остановился у нее за спиной и тоже сверху вниз смотрел на Стефана.
«Присвоил мою девушку и еще уставился… Вот назло тебе возьму и спрашивать не буду!»
С глобусом под мышкой он вышел на улицу. Такое впечатление, словно ему приснился кошмар, но никаких подробностей в памяти не осталось – ничего, кроме неприятного осадка. А теперь еще битых два часа добираться пешком домой на Малозеркальную – сквозь пиковую толкучку и зимнюю слякоть, под свист ветра, пляшущего в кривых танхалийских переулках…
* * *Летнее солнце льет свой горячий золотой мед на крыши Птичьего Стана, и хочется верить, что так будет всегда. Первый год осени – это, можно считать, все еще лето.
Стефану не хотелось прощаться с долгим летом, но разве кто-нибудь его спрашивает? Двенадцать лет назад ему и с Танхалой прощаться не хотелось, а все равно выселили в принудительном порядке, как и всех остальных. Мол, после Темной Весны людям там жить нельзя. Разве что побывать на экскурсии. Туристов с Земли Изначальной туда все лето возили – организованными группами, с гидами, под охраной. Под конец, когда Стефан начал получать хорошие гонорары, он несколько раз присоединялся, хотя и влетало в копеечку, хотя и бередила душу покинутая Танхала, похожая на странный слоистый сон.
Новая столица Долгой Земли занимала три полуострова – Касиду, Птичий Стан и Тянгу, плюс кусок внутренней территории, который раньше никак не назывался. У нее до сих пор не было имени. Столица – и все, и так понятно.
За короткое время пришлось построить громадное количество жилых домов, предприятий, складов, конторских зданий, непритязательных и похожих друг на дружку. Стефана это зрелище угнетало. Впрочем, его окруженный клумбами особнячок, в отличие от окрестных многоэтажек, все-таки обладал собственной физиономией.
А кроме того, по большому счету, его угнетало вовсе не это. Он чувствовал себя как опустевшая бутылка, из которой без остатка выцедили игристое вино.
Нечего было соглашаться.
Примерно два года назад (не по долгианскому, естественно, а по староземному счету) к нему пришла некая Виринея Одис из Комитета по нравственной реабилитации общества. Предложила написать сказку, пьесу, поэму – все что угодно, лишь бы о Темной Весне и в том ключе, какой желателен для Комитета.
Она хвалила его талантливые произведения, намекала на могущественные силы, которые заинтересованы в определенной художественной интерпретации весенних событий, обещала достойную оплату – по-настоящему достойную, без дураков! А Стефан в ту пору перебивался кое-как, писал на заказ поздравительные и рекламные стишки. В общем, долго уговаривать не пришлось, он задавил внутренний протест и сказал «да».
И было что-то еще… Какая-то болезненная психологическая проблема, и эта Виринея тактично предложила стопроцентную помощь, но тут Стефан затруднялся – и впрямь так было или ему теперь кажется.
Задавать лишние вопросы он остерегался. Борец за нравственную реабилитацию госпожа Одис внушала ему безотчетный страх. Суровая молодая амазонка с чеканными чертами красивого лица и вызывающей стрижкой под ноль, как у лесного пехотинца. Стефан ловил себя на том, что готов встать перед ней по стойке «смирно», словно перед сержантом в ополченческом лагере для подростков.
