Елена Грушко - Созвездие Видений
— Пусти, пусти, пусти, супостатище!
Тряхнув его еще раз для острастки, Север торопливо поведал, о чем болтали сороки, и с радостью увидел, как тревога наползла на зеленое косматое лицо.
Леший свистнул в два пальца, и Север сверху разглядел, что на поляну выкатился другой такой же мужичок. Завидев своего сотоварища плененным, подхватил с земли горсть желудей и запустил в Севера, но он успел заслониться своим пленником и тот, получив весь заряд в лоб, взвыл, словно ветер буреломный:
— Шишко! Не время баловать! Зорянка в беде! Торопливый стрекот дал знать Шишку, в чем дело, и тот
крикнул снизу:
— Небось у деда она, бежим, Подкустовник, да шибче!
— А коли там нет?
— Домовушку спросим. Бежим!
Подкустовник рванулся и выпал из рук Севера. Тот невольно вцепился в сук, и дерево грозно заскрипело.
— Эй! Снимите меня! Я с вами! — жалобно возопил Север, на что Подкустовник глумливо крикнул:
— Вишь яблоньку сухостойную? Когда она попустит цветки белые, тогда и снимем!
И, растворяясь в зеленой тени, ему вторил Шишко: — Ты уж лучше тут повиси. С тебя вся беда и пошла! Из-за тебя задор-зубоежа!
Затрещал подлесок — и стихло все.
* * *Быстрее вихря ворвались лешие в избу старого Валуна, да и стали, точно заговорным словом закованные. Что за притча?
Ямина в углу избы мерцает, словно нечаянным снегом припорошена. Одежда какая-то странная тут же валяется. А хозяин-то где?
Вслушались лешие — и уловили, тихие, жалобные завовыванья за печкою. Кинулись туда — и вытащили на свет божий крошечного старичка в лопотине, седенького да серенького.
— Домовушка!
Разглядев гостей, тот приосанился.
— Что за взгон, что за крик? С чем пожаловали, щекотуны лесные? — вопросил заносчиво.
— Ах ты ж бубуля дождевая!.. — начал было возмущенный Подкустовник, но Шишко, ткнув его локтем в бок (не время, мол, заедаться!), спросил, проглотив словцо неочестливое:
— Где Валун? И Зорянка где?
— Отвечать каждому-всякому… — отмахнулся Домовушка и вновь сунулся было на угретое местечко под печкой, да рассерженный Подкустовник уцепился за край его рубахи и так дернул, что ветхая одежонка жалобно затрещала.
— Чего всхопился, ты, орясина, кочка болотная? — разъярился Домовушка, ринувшись на обидчика и размахивая крошечными седовласыми кулачками.
— Ах ты голыш запечный! — не остался в долгу Подкустовник, да тут супротивников расшвыряли могучие зелёные лапищи Шишка.
— Пустомели вы, блядники! Чего сцепились, ровно молодь безвредная, неразумная? Поскорее сказывай, старичок, где хозяева. Топерво проведали мы: грозит им погибель неминучая. Беда!
И он торопливо пересказал Домовушке, что произошло! Бледное личико того словно бы пеплом со страху подернулось.
— Да не знаю я, где хозяин со внукою! — всхлипнул он. — Не сойти мне с этого места — не ведаю!
— Худое дело! — нахмурился Подкуетовнйк. — Совсем, худое!
— Хуже и некуда… Те-то, лиходеи, не утихомирятся, покуда кого-то из троицы не споймают. Ну, за пришлеца пускай родная его маменька тревожится, коли есть она. Да и крепко держит его Великий Дуб. А вот Валуна с Зоряякой где перехватить?
— Беда! — всхлипнул опять Домовушка, и сивая да зеленые головушки горестно закачались.
И вдруг Домовушка всплеснул волосатыми ладошками:
— А что если кого другого послать к тем строителям?
— Кого другого?
— Да мало ль прохожего-проезжего шастает по лесу? Долго ль вам морок навести, со следа сбить, путь запутать? Пускай закопают кого ни попадя…
— В уме ль ты, головешка погасшая! — укоризненно вскричал Шишко, а Подкустовник буркнул:
— Где там! В уме!..
— Разве супостаты мы злодейные — невинного человека под смерть подводить? Ты, видать, нас в версту поставил с маньями, не то с банником да гуменником. Иль с водовиком: этому только дайся, только попади на речную борзину — вмиг в омут утащит. У нас же нрав не лют. А еще знаешь что? Сдается мне, не успокоются злодеи, пока своего не добьются. Они же вне сомнений пребывают, что Зоринкина во всем вина, — значит, станут за нею охотиться, пока не изловят.
— Значит… — медленно проговорил Домовушка, — значит, надобно им глаза отвести!
— Это как? — свел брови Подкуетовнйк — что зеленые мохнатые гусеницы сползлись!
— Да так. Скинуться Валуном, не то — Зорянкою, да и обвести людей вокруг пальца. Дело простое!
— Ничего себе, простое дело! — покачал головой Шишко. — Я скидываться неучен. Слыхал, кой-какие лешаки к этому способны, а я — нет.
— Ништо! — отмахнулся Домовушка. — Я сие слажу!
— Ну так бежим скорее! — подхватился Подкуетовнйк и потащил Домовушку к выходу, но тот в самых дверях уперся, в косяк вцепился и заверещал так, что у леших заложило уши:
— За порог не пойду! Не могу! Запрет наложен!
И как ни тащили, как ни толкали его в спину и ни пинали пониже спины, как ни щекотали — Домовушка не перешел порога.
Вконец измученные, лешие с ненавистью уставились на него.
— Эх, батогом бы его! — проскрежетал зубами Подкустовник.
— Без лепа это! — отмахнулся Шишко. — Запрет наложен — ничего не поделать. Без толку! Ты в воду не полезешь, хоть убей тебя, так? Вот и ему за порог ногой ступить не велено.
— Что ж, нести его, да? — зло проворчал Подкустовник..
— Нести?! — Шишко так и подскочил. — Молодец, брат. Лихо ты выдумал! Слышь-ка, дедок? А ежли понесем мы тебя?
Домовушкины глаза радостно сверкнули.
— Это с охотою! Да и ноша невелика будет. Обернусь кучкой мусора, вы меня совком да метлой в корзинку соберите — вот и вся недолга.
— Давай! — махнул Шишко… и словно ветер пролетел по избе, зашумело все вокруг, и почудилось лешим, будто уже не Домовушка пред ними, а ворох сухой листвы… но тут же шуршанье утихло, и старик вновь принял свой облик, кинувшись за печь.
— Куда, полено трухлявое?! — взвыл Подкуетовнйк, решив, что Домовушка опять струсил, но тот уже выкатился обратно, прижимая к себе что-то круглое, зеленовато-золотистое:
— Я Зорянке обещал поберечь его. А ну как без меня придет недобрый человек да стащит? Нет, пускай оно лучше со мной будет.
Домовушка метко зашвырнул зеленовато-золотистое в корзинку, которую уже держал наготове Шишко, сам вскочил на подставленный Подкустовником совок, крутнулся-вертанулся… опять шорох пошел по избе… и Домовушка малой горушкой мусора лег в совок.
Шишко аккуратно ссыпал старика в корзинку, для верности еще поелозил веником по полу, сметая в совок самую мало-мальскую соринку, чтоб ни частички не утратить Домовушкиной, — и лешие опрометью кинулись в глубины лесные.
