Артур Кларк - Рама II. Научно-фантастический роман
— Маман, вы сегодня прекрасны, — отвечала с экрана дочь Женевьева. — Я еще не видела тебя такой нарядной и с распущенными волосами. Наверное, с твоим вечным свитером случилось нечто печальное. — Четырнадцатилетняя девочка ухмыльнулась. — Так когда же начинается вечеринка?
— В девять тридцать, — отвечала Николь. — Роскошно, но поздно. Скорее всего кушать подадут еще через час после начала. Так что придется перед выходом что-нибудь съесть в отеле, чтобы не умереть с голоду.
— Маман, не забудьте про обещание. На прошлой неделе в „Aujourd'hui“ [14] писали, что мой любимый певец Жюльен Леклерк сделается великим. Обязательно скажи ему, что твоя дочь восхищается им.
Николь улыбнулась дочери.
— Хорошо, дорогая, но только ради тебя. Думаю, он поймет это превратно. По слухам, месье Леклерк полагает, что все женщины мира должны обожать его. — На миг она умолкла. — А где дедушка? Ты говорила, что он вот-вот подойдет.
— Я уже здесь, — морщинистое доброе лицо отца Николь появилось на экране возле внучки. — Заканчивал главу романа о Пьере Абеляре. Не ожидал, что ты так рано позвонишь. — Пьеру де Жардену было шестьдесят шесть. После ранней смерти жены удача и благосостояние уже много лет не покидали писателя, посвятившего себя историческим романам. — Выглядишь просто сногсшибательно! — объявил он, разглядев свою дочь в вечернем платье. — Это платье ты купила в Риме?
— Ну, папа, — ответила Николь, поворачиваясь, чтобы отец мог все оценить. — Я купила его три года назад для свадьбы Франсуазы. С тех пор так и не выдалось случая надеть его. Не слишком ли скромное, как по-твоему?
— Ни в коей мере. По-моему, верх совершенства и экстравагантности. Если все осталось как прежде на тех больших fete [15], которые мне доводилось посещать, все женщины будут в самых роскошных и дорогих одеяниях и драгоценностях. Так что в своем „скромном“ черно-белом платье ты будешь выделяться среди прочих. В особенности с такой прической. Ты просто неотразима.
— Спасибо. Конечно, ты не объективен, но мне всегда приятно слышать твои комплименты. — Николь глядела на дочь и отца, единственных, кто был близок ей все последние семь лет. — Как ни странно, но я нервничаю. Наверное, я не буду так волноваться в тот день, когда мы приблизимся к Раме. На подобных приемах мне всегда не по себе, а сегодня иду с нелегким предчувствием. Ты помнишь, папа, как в детстве мне было худо за день до того, как умерла наша собака?
Лицо отца сделалось серьезным.
— Тогда тебе лучше все-таки остаться в отеле. Твои предчувствия слишком часто оправдывались. Помню, ты мне говорила, что матери плохо еще за два дня до того, как мы получили это известие…
— Сегодня ощущение не столь сильное, — перебила его Николь. — К тому же чем я могла бы отговориться? Все ждут меня, в особенности пресса, если верить Франческе Сабатини. Она все еще злится на меня — я так и не дала ей интервью.
— Значит, необходимо идти. Тогда попытайся развлечься. На один вечер забудь твою вечную серьезность.
— И не забудь поприветствовать Жюльена Леклерка, — напомнила еще раз Женевьева.
— В полночь мне будет так не хватать вас обоих, — ответила Николь. — С 2194 года я впервые встречаю Новый год без вас. — На миг она умолкла, припоминая семейные праздники. — Будьте умниками, я вас очень люблю.
— И я тоже люблю вас, маман, — пискнула Женевьева, Пьер же помахал на прощанье рукой.
Выключив видеотелефон, Николь глянула на часы. Было восемь, оставался еще час до назначенной встречи с водителем в фойе. Она подошла к терминалу компьютера, чтобы заказать какую-нибудь снедь. Несколькими командами она затребовала тарелку минестроне [16] и бутылочку минеральной воды. Экран компьютера велел ожидать доставки заказа через шестнадцать-девятнадцать минут.
„Я действительно сегодня словно струна“, — размышляла Николь, перелистывая журнал „Италия“ и дожидаясь еды. В номере было интервью с Франческой Сабатини. Занимало оно десять полных полос с не менее чем двадцатью фотографиями la bella signora. Интервьюер рассуждал о весьма удачных передачах Франчески — о любви и наркотиках; когда он коснулся вопроса о всяких дурманах, то не преминул заметить, что во время всей беседы Франческа дымила как паровоз.
Николь быстро пробежала глазами статью, отмечая на ходу, что личность Франчески оказалась куда более многогранной, чем ей представлялось. „Но каковы ее побуждения? — размышляла Николь. — Чего добивается эта журналистка?“ В довершение всего интервьюер поинтересовался мнением Франчески о других женщинах из экипажа „Ньютона“. На вопрос коллеги-журналиста она ответила: „Мне кажется, что я и есть единственная женщина во всей экспедиции, — Николь внимательно дочитала остальное. — Русская Ирина Тургенева ведет себя словно мужчина, а наша принцесса, французская африканка Николь де Жарден явно решила подавить в себе все проявления женственности… и видеть это грустно — ведь она очаровательна“.
Наглые рассуждения Франчески лишь слегка задели Николь. Скорее она удивилась и на миг ощутила желание посрамить журналистку своей красотой, но тут же осадила в себе детский порыв. „В удобный момент поддену, — решила Николь с улыбкой. — Вот разошлась. Может быть, спросить ее: не потому ли она считает себя женственной, что совращает женатых мужчин?“
Дорога до виллы Адриана, расположенной на окраине Рима возле курортного городка Тиволи, заняла сорок минут, прошедших в полном молчании. Вторым пассажиром в автомобиле Николь оказался Хиро Яманака, самый неразговорчивый из космонавтов. Два месяца назад в телеинтервью с Яманакой негодующая Франческа Сабатини минут десять с трудом выжимала из него ответы в два и три слова и наконец рявкнула в сердцах, не андроид ли он.
— Что? — переспросил Хиро Яманака.
— Не андроид ли вы? — с шаловливой улыбкой повторила свой вопрос Франческа.
— Нет, — невозмутимо отвечал японский пилот с абсолютно безмятежным выражением лица, крупным планом показанного на экране.
Когда автомобиль свернул с главной дороги на короткое в милю ответвление к вилле Адриана, ехать стало трудно. Машина еле-еле ползла не только из-за множества съезжавшихся автомобилей, но и потому, что сотни зевак и папарацци [17], выстроившихся по обе стороны узкой однорядной дороги, перегородили ее.
Когда автомобиль наконец вынырнул на асфальтовый круг, Николь вздохнула с облегчением. Снаружи, за черненым окном, ватага фотографов и репортеров уже была готова наброситься на всякого, кто бы ни появился из автомобиля. Дверь автоматически распахнулась, и она медленно выбралась наружу, кутаясь в черное замшевое пальто и стараясь не зацепить его каблуками.
